Ковыршин Андрей Васильевич

«Сказки Старого Филина»

1. «Совы и филины».
2. «Натаниэль и филин»
3. «Пыльные человечки»
4. «Бум-бум». Сказка для маленьких
5. «Тигратполосат – царь котов»
6. «Сказка о цветах»
7. «Царица ночи»
8. «Внук дьявола»

«Новая формула для Русской идеи: Брат’2». «Антропология школы» (публицистика).

«Поощрение, или Как подарить чувство» (о воспитании).

Совы и филины.

Не всякая птица стоит рассказа и уж тем более не каждая приходит из сказки. Другое дело филин. Во всех частях света, от ледовых стран до экватора, от берега моря до пятикилометровых скал, повсюду до сих пор живут волшебные птицы – совы и филины. Не только своеобразный вид, но и удивительный нрав их с древнейших времен привлекал человека, восхищал или пугал.

Домовой сыч ¹ всегда жил рядом с нами. Раньше он любил селиться в рощах неподалёку от городов, на башнях, в чердаках и подвалах. А в Австрии еще в 19 веке с ним охотились. Тот, кто знает эту птицу, поймет, почему древние греки видели в ней спутницу богини мудрости Афины, — в каждом взгляде этого милого существа прочитывается хитрость и лукавство. С тех давних пор не только в Греции, но и везде на юге Европы многие любят домового сыча.

Другие люди, напротив, боялись и ненавидели сов. Двое рьяных иезуитов ² Инститортис и Шпренгер утверждали: «Нами доподлинно установлено, что в каждом доме, под кровлей коего находили приют совы, жила ведьма или колдун. Сии сатанинские птицы неизменно сопровождают нечистую силу и жутким криком оглашают богомерзкие шабаши ³».

Сразу видно – не знали эти ученые изуверы волшебных птиц. Ведь сколько сов – столько и голосов. Из 150 видов совиных лишь у сипухи голос неприятен – эдакое сиплое, шипящее дребезжанье, за что так и прозвана была людьми – сипуха. У воробьиного сычика – печальный свист, у мохноного сыча — низкая трель, похожая на звон капели, а у болотной совы – глухая барабанная дробь. В репертуаре других совиных есть лай, уханье, клекот, щебечущая трель и низкое трубное гуденье. Самый искусный музыкант среди них – пещерная сова,которая селится в земляных норах зверей и мирно живет с ними. Её мягкий и печальный крик, напоминающий низкие тона флейты, завораживает.

Слава Богу, в наше время сов справедливо называют сказочными или волшебными, а не колдовскими. И есть за что. Они одинаково хорошо видят днем и ночью, охотятся по слуху на невидимую цель, например, на бегающих под снегом мышей. Шея у птиц очень подвижна и может сделать полный оборот на 360 градусов. Только совы летят совершенно бесшумно. Лишь лунная тень может выдать их, да и то в момент, когда жертве скрываться уже поздно.

Самый крупный в семействе совиных – филин. В размахе крыльев (2 метра) он не уступит царю орлов – беркуту. Это полновластный хозяин самых глухих лесов, горных ущелий и лесистых скал. Даже священная птица Одина ⁴, огромный ворон, может поплатиться жизнью, если посягнет на охотничьи угодья филинов.

Известны случаи их дружбы, что совершенно не свойственно хищным птицам. Один лесничий в Померании ⁵ содержал ручного филина. Как-то весной на дворе его дома, расположенного уединенно среди хвойного леса, стал слышаться крик дикого филина. Лесничий решил высадить свою птицу, привязав ее за ноги. Вскоре дикий филин подружился с ручным и стал кормить его каждую ночь. Если днем люди приближались к его другу, тотчас из глубины леса дикий филин издавал свое грозное «уку» и замолкал лишь тогда, когда все отходили от его ручного товарища.

Не надо думать, что это пустые угрозы. Возле своего гнезда и малые совы становятся опасными для человека. Несколько ученых-зоологов лишились глаз при попытке изучить гнездовья неясытей. Однако не только пещерная, но и белая сова может мирно уживаться со зверями и птицами. Кое-где на Севере ее называют «гусиным пастухом». Дикие гуси и особенно казарки охотно селятся по соседству с гнездом белой совы. Никто лучше неё не защитит и своих, и чужих птенцов от бродячих собак и песцов. Даже на человека она бесстрашно пикирует и может ударить когтями, если тот приближается к гнезду.

Лукавые и печальные, бесстрашные и гордые совы редко вступают в контакты с людьми. Обычно человек стремится приручить птицу, но однажды сам князь совиных, филин, вышел к человеку. Этот случай рассказал мне один медовар ⁶. Все, от начала до конца, видел только он да его немой племянник. Однако никто в тех краях не усомнился в их искренности. В тех краях не врут, разве кто для шутки слукавит.

¹Домовой сыч — carine noctua – небольшая птица из семейства совиных.
²Иезуиты – монахи из Ордена Иисуса. В Европе прославились беспощадными, жестокими и часто неправедными расправами над ведьмами, колдунами, отступниками от католической веры. Не редко пытали и сжигали людей ни в чем не повинных.
³Шабаш – собрание ведьм.
⁴Один – верховный бог древних германцев.
⁵Померания – одна из земель Германии.
⁶Медовары – владельцы небольших, чаще семейных предприятий по производству пива и меда, единственных алкогольных напитков в Далриаде. Как и все представители элитных профессий они занимались траволечением и ворожбой, некоторые из них были ясновидцами.

Натаниэль и филин.

Летом медовары нередко вывозят свои ульи далеко от дома, поближе к цветам-медоносам, что растут в лугах, лесах, на полях. И сами, конечно, перебираются вместе с ними. Там и живут, кто в небольших шалашах, а кто во «времянках» дубовых с крышей из дранника. Это — кора (лыко), уложенная с травами, пропитанная для долговечности и от дождя специальным составом топленого воска и меда. Там по стенам развешены, на полках разложены и другие травы — лекарственные: зверобой, донник, подмаренник, медвежье ухо ¹ и много всякого, что неведомо простым людям. А каково там спать! Сам воздух лечит. Иные горожане для излечения своих болезней платят золотом за каждую ночь во «времянке». Однажды мне пришлось там заночевать и услышать этот рассказ.

Это случилось совсем недавно, может быть, третьего дня или … Представляешь, не помню! — рассуждал медовар, обращаясь к немому племяннику так, будто меня не было, — и не в далекой стране у моря, а в заброшенном саду за лесом. Там из родника начинается маленькая речка, — продолжал он, искоса и невзначай посматривая в мою сторону, — а склоны холмов покрыты орешником, синеголовником и трехцветной фиалкой. То есть где? Правильно, прямо вот у этого костра! Конечно, если пройти еще дальше, то начнется большой лес, который зовут Белым. Там можно найти совиное перо и увидеть канюков², тяжело взлетающих со старой березы.

Мне говорили, что как раз под этой березой рано утром появилась девочка. Что значит появилась? Никто не знает, потому что она была при этом одна, а события помнит только с той минуты, как обнаружила себя просыпающейся под деревом. Представляешь, человек без прошлого! Хорошо, что хоть имя помнит — Натли. Звучит как-то странно, Натли Глуз Га-ба-раа! Как боевой клич горцев… Да, человек без прошлого…, хотя и человек ли она? Вроде все человечье, только вот уши странные — мочек почти нет, а вверху сужаются и поднимаются выше линии бровей. Присмотрись, если встретишь, — верный эльфийский признак. А еще и глаза — вот уж они-то точно из иного мира — прямо треугольники, уголками поднятые вверх. Да и не в форме дело! Она ведь почти ребенок, а в глаза посмотришь… Что? — Мудрость всех ушедших веков и мягкость. Но ты не смотри ей в глаза, а то… изменишься, — сказал медовар шепотом. — Ты же не смотришь на первоцвет, когда срываешь его, потому что нельзя! Хотя с ее появлением все стало как-то не очень заметно, но меняться. Начать с того, что к вечеру в Белом лесу объявился филин.

— У-гуух!
— О, Господи! Лучше б я его не поминал, а все ты со своими расспросами!
— У-гуух!
— Легок на помине. – Медовар поднялся и стал суетливо подкладывать дрова в костер.
– Филин, конечно, серьезная птица — и зайца утянет и самого ворона слопает, говорят даже ежом не подавится. Но ты не бойся, нам-то бояться нечего, хотя и страшновато. А вот тебе и явление — она сама! Здравствуй, Натли !
— Здравствуйте.
— Ночью-то не страшно одной?
— А я не одна. Мы с филином. Да и когда еще собрать эти цветы — только сегодня в полнолуние.
— Где филин? Какие цветы в полночь? Я медовар все же, девочка!
— Папоротник. Цветы папоротника. Сегодня в ночь с 22 на 23 июня…
— Да басни все это! Папоротник размножается спорами, уж я то зна…
Медовар произносил слова с каждым слогом все медленнее. Последнее он не договорил – на букве «а» его приоткрытый рот застыл от удивления. Рука девочки-подростка вытянула из-за спины ветвь попоротника-орляка, увенчанную небольшим цветком. Раскрытые лепестки его будто бы в точности отражали лунный свет – от белого до мутно-голубого оттенка по краям. — Донник, — продолжала Натаниэль (полное имя девочки), — цветет один раз в три года, а папоротник и того реже, да один день в году, да не на каждой ветви, а главное, не каждому открывается. Его увидеть надо уметь.
— Для чего тебе этот цвет?
— Филин сказал: «Пригодится, когда подрастешь», — ответила девочка.
— Он что, с тобой человеческим голосом разговаривает? В ответ из леса раздался раскатистый хохот филина — единственный звук птицы, похожий на человеческий.
— Нет, господин медовар, его слова звучат в моей голове и там они человеческие.
— И сейчас звучат?
— Нет, но сейчас он смотрит на мир и на Вас через мои глаза.
— Так вот откуда мудрый, лукавый и печальный взгляд.
— А еще он рассказывает красивые сказки. На ночь.
— Много?
— Несколько. Но к утру я почти все забываю, а то, что вспомню завтра, забуду на неделе.
— Но ты постарайся, Натли, а племянник запишет. Он ведь все слышит, хоть и немой. А буквы как пишет — поискать не найдешь!
— Зачем же писать, господин медовар?
— Как… детям для сна, а взрослым для раздумий.

Натаниэль осталась и прожила во времянке медовара ровно неделю. И от каждого дня осталось по сказке. Одна длиннее, другая короче, но всего семь. В первую ночь Филин ей рассказал о «пыльных человечках».

¹Медвежье ухо – лекарственное растение. В иных местах его называют скипетром, коровяком.
²Канюк – птица из семейства орлиных.

Пыльные человечки.

I. В стороне от дорог стоял заброшенный дом. Вместе с одичавшими садовыми деревьями и остатками парковых аллей он напоминал усадьбу или сельскую школу. Многих неудержимо тянет в дома, заброшенные людьми. Может, оттого, что через много лет после отъезда или смерти хозяев дома живут? Своей обреченной, одинокой, но реальной жизнью. Старые, еще не истлевшие газеты, разбитая ваза из темного стекла, запылившиеся игрушки и обрывок фотографии… Возможно, он был дорог кому-то. Кажется, здесь можно прикоснуться к прошлому.

Этот дом оживал в непогоду, потому что тогда в нем все менялось: цвет, звук, а предметы передвигались ветром или, надломившись, падали. Однажды в округе пронесся смерч. Каким-то чудом дом выстоял, но весь покрылся неимоверно толстым слоем пыли. И вскоре к числу постоянных обитателей дома — пауков и их жертв, древесных червей, голубей — добавились пыльные человечки — от четырех до восьми сантиметров ростом и уж совсем маленькие пыльные кошки. Каждый раз, когда любопытный прохожий или забытая в этой глуши кошка забирались в дом, пыль воспроизводила их, правда, в уменьшенных размерах. Пылинки, поднятые взмахом руки или шагом, оседали не безразличной гладью ровного слоя, но принимали форму существа, прошедшего мимо.

За четыре года после смерча здесь побывали многие. По их пыльным копиям почти всегда можно определить, кого сюда приводило любопытство или непогода. Пыль подражала образцу абсолютно во всем. У многих на головах навечно засели шляпы, фуражки, ушанки; один из них — Статус ¹, был обречен таскать портфель, у другого все вечно валилось из рук, потому что в каждой из них было по надкусанному яблоку. А красивая пыльная девочка Каприола² не расставалась с зеркальцем. Правда, на себя она смотрела редко, предпочитая делать вид, что пускает солнечных зайчиков. Да уж какие там «зайчики» от пыльного зеркальца. Впрочем, все щурились, когда Каприола нацеливалась зеркальцем на чьи-либо глаза. Может быть, им и вправду виделись отблески лучей потому, что хотелось их видеть в этой темной мансарде, а может быть, они по доброте своей подыгрывали девочке. Только пыльный мальчик Кет³ с полукошкой, глядящей откуда-то из-под его рук, иногда спрашивал:
-От лучей какого солнца вы щуритесь в пасмурный день? — Одни возмущались плечами, другие смущенно улыбались, но потом обязательно укоряли:
-Только подумайте, этот Кет смеет огорчать девочку! А вдруг она заплачет! Здесь действительно было над чем подумать. Катившаяся слеза соединялась с пылью и падала на пол комочком грязи, а на лице оставался шрам. Тот, кто начинал плакать, забывая об этом, рисковал «прожечь» любое место, на которое падали слезы. Поэтому у многих были шрамы и дырочки на лице, на руках, на коленях. И это несмотря на то, что, зная о такой беде, все старались не обижать никого, не обижаться самим и друг друга прощать. Почему же тогда они плакали, спрятавшись, друг от друга? Считалось, что виноват Кет. Только он, бессердечный, будет говорить человечкам правду, а значит, обижать их.

II. Каприола всем давала советы, как лучше плакать. У нее самой не было ни одного следа, ни от одной слезинки, и поэтому все восхищались ее умением правильно плакать. Только одному Кету пришла в голову мысль о том, что Каприола попросту никогда не плачет, ведь при всех этого никто не делал из боязни вызвать ответные слезы.

-Ты просто никогда не плачешь, Каприола, — сказал Кет. Девочка красиво наклонилась в сторону и приготовилась рыдать, но так как не умела этого делать, то закрыла лицо руками и убежала в угол. Там, забравшись на ручку самовара, села ко всем спиной.
-Ну, это уж слишком! — закричал Статус, — или убирайся к голубям на крышу, или извиняйся! «К голубям я еще успею», — подумал Кет и направился к девочке.
— За что ты меня не хочешь любить, вредный Кет? — таким вот вопросом встретила его Каприола.
— Наоборот, я хочу…, — начал Кет.
— Любить? — перебила его девочка.
— Да.
-Так кто же тебе мешает? — Каприолу начало разбирать любопытство.
— Все, и ты мешаешь больше всех.
— Ах! — растерялась Каприола, но все-таки нашла что заявить, — у тебя все кругом виноваты и только ты правильный.
— Нет, не знаю. И тут Кета осенила, как ему тогда показалось, гениальная мысль!
— Но мне кажется, что ты можешь сделать так, чтобы я полюбил всех и тебя больше всех! Слушай, ты делаешь вид, что пускаешь солнечных зайчиков потому, что в пыльном зеркальце не видишь своего отражения.
-Ах! — возмутилась Каприола, но Кет, не замечая, продолжал:
-Хочешь, я для тебя начищу этот самовар, и тогда ты, наконец, увидишь, как прекрасна. А человечкам не надо будет притворяться изо дня в день, делая вид, что зеркальце отражает лучи. Пройдет немного времени, и они отвыкнут врать не только для тебя, они перестанут обманывать себя и всех. Тогда самая горькая правда вызовет не слезы, а желание стать лучше. Слушай, ты изменишь наш мир, Каприола! «Ах, как он красиво говорит, — подумала девочка, — неужели это правда и все так чудесно устроится». Затем она сделала безразличное лицо и сказала:
-Ну вот, давно бы и начистил самовар до блеска.
-Как, — не поверил своим ушам Кет, — ты не будешь заставлять человечков обманываться?!
-Да, не буду. Ну, чисть же скорее. С этими словами Каприола спрыгнула с ручки самовара и счастливая пошла к окну, по дороге наводя зеркальце на всех подряд. Человечки улыбались и щурились. Всю ночь работал Кет. Утром солнце высветило большую часть мансарды. А когда лучи попали на самовар, тот засверкал, переливаясь оттенками фиолета на впадинах. Человечки пришли в восторг. Даже Статус промямлил что-то вроде: «Что ж, чего и греха таить, красиво…» Каприола с возгласом: «Ах, наш добрый Кет!» подбежала к самовару. И… ведь она впервые должна была увидеть свою красоту! Но… округлые бока самовара искажали лицо. В отражении Каприола увидела жуткую уродину с подбородком и губами на пол-лица и проваленным лбом. Тут же она упала в обморок, а, очнувшись, впервые в жизни заплакала. Слезы прожгли ей ладони и скомкали в грязь аккуратные ноготочки пальцев ног. Никто не мог понять — что так потрясло Каприолу. Но для всех очевидным было одно — первопричина в самоваре, который начистил этот вредный Кет.
-Вон отсюда, негодяй!! — сорвался на визг Статус, и все застучали ногами, засвистели, а иные с перепугу захлопали.

III. Cамым страшным наказанием для пыльных человечков было изгнание на крышу. Там не скроешься от дождя — потоки воды размоют преступника в бесформенную липкую грязь. Ветер может сдуть и разнести составляющие его пылинки по листьям, траве и дорогам. А Кета могли еще и голуби расклевать. При его рождении пыль скопировала и человека, и ту часть кошки, которая была видна из-за пазухи. Пыльных же кошек голуби терпеть не могли и вымещали на них всю ненависть, которую каждый голубь испытывает к живой кошке. Так что такое изгнание мало отличалось от смертной казни, тем более надвигалась гроза.

Кет забрался на подоконник, посмотрел в последний раз на мансарду и прыгнул в темноту одичавшего сада.
-Эй, парень! — едва приземлившись, услышал за спиной Кет. — В этой нише можно и тебе переждать ливень.
-Спасибо, вы так добры ко мне, а я, между тем, этого не стою, — ответил Кет и повернулся, чтобы уйти.
-Меня зовут Крис⁴, — продолжал голос из темноты, явно пропустивший мимо ушей реплику Кета, — Крис Крестоносец, старый паук с той же мансарды, что и ты, Кет.
-Откуда вы меня знаете?
-О! Я знаю всех обитателей мансарды, тем более вас, пыльных человечков. Я присутствовал при рождении почти каждого.
-Но я Вас не знаю.
-Немудрено, пауков замечают тогда, когда окажутся в их паутине. Тебя, наверное, прогнал Статус.
-Да, — ответил Кет и еще больше удивился. Вскоре он втянулся в разговор и рассказал о своем горе Крису.
-Зеркало, — вдруг выкрикнул паук, — тебе нужно зеркало.
-Возможно, но на мансарде есть только одно и то из пыли.
-Э-э, горе! — этим словом паук назвал Кета. — Мансарда — еще не весь мир. Говорят, что очень далеко, на краю парка, при въезде в ворота лежит огромное разбитое зеркало. Когда бывшие владельцы дома ухитрились разбить его, никто не помнит, так что ворота, может, и сгнили, но осколки остались наверняка. Принеси их, и ты станешь для Каприолы героем. А может быть, и пыльные человечки перестанут лгать, как ты говоришь, — усмехнулся паук и прокашлял, — молодость. В нишу вода не подтекала, и наш пыльный Кет благополучно переждал дождь. За это время Крис сплел ему ботинки из паутинки, чтобы роса не размыла ступни. Утром, прежде чем отправиться в путь, Кет сказал:
-Я в неоплатном долгу перед Вами. Вы спасли меня, но, главное, дали надежду, без которой спасение не имело бы смысла.
— Я тебе сейчас еще кое-что дам, — перебил его паук и выволок из щели швейную иглу, — возьми на всякий случай, ее можно употребить как пику, если понадобится. Да накинь сухой лист подорожника вместо плаща, сыро ведь. Кет закрепил листок на голове и плечах и, совсем уже растроганный, повернулся к Крису, чтобы благодарить, но ниша была пуста и только на уровне второго этажа покачивалась паутина.

IV. Целый день пыльный человечек Кет шел по аллее. Местами она заросла, и только стройные ряды могучих вязов не давали сбиться с дороги. Когда стало темнеть, он увидел процессию яблочных червей. Они неторопливо переваливали свои откормленные тела через травинки, слегка покачиваясь на изгибе. По их лицам было разлито сытое удовлетворение и самодовольство. Еще при выходе из ниши Кет решил спрашивать каждого встречного об осколках зеркала, хотя он жутко не любил просить о чем бы то ни было. Отталкивающий вид самовлюбленных яблочных червей не располагал к разговору, но Кет, тем не менее, вежливо спросил:
— Скажите, пожалуйста, не встречались ли вам на пути осколки зеркала? На пути или около вашего дома?
-О! Вас интересуют наши дома?! Это просто прекрасно! Это просто великолепно! Стены, например. Они выложены сочной и вкусной едой. Уж с этим-то мы не знаем забот. Лежишь и целый день ешь свой дом.
-Так ведь он может кончиться, — подумал вслух Кет.
-Ну-у, на наш век хватит. Стоит повернуть голову, слегка наклониться — и сладкий кусок яблока, — червяк проглотил слюну, — у тебя в желудке.
-Значит, Вы все время спите и едите?
-Не только, не только, молодой человек. Раз в семь дней, как сегодня, мы собираемся вместе и делимся впечатлениями. Мы должны знать, чье яблоко слаще и сочнее, и мы должны верить, что когда-нибудь у каждого будет свой отдельный съедобный домик. « У пауков и мошек! У голубей и кошек! И у вас, пыльных человечков!!» Последнюю фразу оратор произнес с большим пафосом, и окружающие его червяки захлопали хвостами о головы, одобрительно заурчали.
-Но мы не едим яблок, — сказал Кет.
-Понимаю, вы, наверное, едите мух. У вас тоже будет домик, вылепленный из мух.
— Да нет, мы и мух не едим.
-А кого вы едите?
-Никого.
-Как?! — в совершенном недоумении всплеснул хвостом червяк, — позвольте поинтересоваться, зачем тогда вы живете?
-Я не могу ответить за всех…
-Ах, несчастные, — перебил Кета червяк и сочувственно закачал головой, — у них нет общей цели.
-Ужасно!! — разом выдохнула толпа червяков.
-Хорошо, а зачем живете Вы, уважаемый? — не унимался оратор.
-Чтобы любить прекрасную Каприолу, — ответил Кет. Яблочный червяк впервые услышал, что есть такое чувство любовь, но обнаружить свое незнание перед всеми не подобало его персоне.
-Понимаю, понимаю, — протянул червяк, — но странно, странно. Впрочем, мы отвлеклись. Пыльные человечки, конечно, заслуживают жалости, ибо им не понятна радость сладкого насыщения.
-У-у-у! — поддержали оратора черви.
-И у них нет общей цели.
-О-о-о! — закачали головами слушатели.
-Но нам еще надо выслушать много червей, еще не все рассказали о своих сочных и сладких домиках, — заключил червяк-оратор и пополз прочь от Кета.
-Подождите, скажите, Вы не видели хотя бы маленького осколка зеркала? Но яблочные черви уже забыли о Кете, они торопливо поползли к своей цели. Торжественно-озабоченные лица как бы говорили: «Да, да, еще столько нужных рассказов надо услышать о сочных яблоках». Самый крайний червяк укоризненно покачал головой и скрылся. Кет остался опять один на парковой аллее и зашагал дальше.

V. Кончились ряды вязов. Широкая аллея стала сужаться — трава с обочин все чаше заползала на дорогу. Завалы из сухих веток, мха и сгнивших листьев сделали аллею едва заметной тропинкой. Сверху нависла тень громадного кустарника, а отдельные лужицы переросли в топкую болотистую хлябь. Далее виднелась вода, поросшая ряской. «Идти назад, — думал Кет, — а вдруг за этой водой продолжается аллея и в конце ее — обвалившиеся ворота. Нет, это явно не конец парка, и надо как-то переправиться на тот берег». Вдруг на корягу, застывшую посередине этого не то заболоченного пруда, не то огромной лужи, прыгнула жаба.
-Добрая лягушка! — закричал Кет. Он не очень разбирался в жабах и лягушках.
-Постыдился бы уважаемую жабу называть, тьфу, лягушкой, — получил он в ответ.
-Извините, я хотел …
-Знаю я вас, — разворчалась жаба, — у вас у всех одно на уме — где бы чего урвать, да побольше.
-Нет, уважаемая жаба. Я хотел только спросить. Пожалуйста, скажите, пожалуйста, не приходилось ли Вам видеть осколки зеркала на той стороне этого болота?
-Ой, ой, ой, какой грубый, такой прекрасный пруд болотом называет.
-Да, конечно, наверное, здесь был пруд, — решил все-таки продолжать разговор Кет.
-Почему был, а это что? — и жаба похлопала лапой по тине.
-Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, — пересилив себя еще раз спросил Кет.
-Ой, ой, за три пожалуйста он хочет купить страшную тайну!
-Так Вы знаете, где осколки зеркала?
-Зеркало? А чтой-то, чтой-то?
-Они блестят на солнце…
— И их много, много, много, много?
-Наверное.
-Ну вот, я же говорю, что я все знаю. А что я буду с этого иметь? Кет подумал, что самое ценное у него — это ботинки, и сказал:
-У меня есть, если хотите, ботинки из паутинки. Жаба чуть не захлебнулась от смеха.
-Тогда, может быть, вот — отличная стальная иголка, — предложил Кет. Жаба опять закатилась квакающим смехом, но неожиданно для мальчика подогнала корягу и повезла на ней Кета на другой берег.
-Ладно, — сказала жаба где-то посередине пути, — давай мне твою кошку, никогда не видела такой маленькой кошки, и две тысячи.
-Чего? — не понял Кет.
-Две тысячи денег, конечно.
-Каких денег?
-Ладно, деньги отдашь потом, — раздобрилась жаба, — а кошку — сейчас.
-Но я не могу, кошка -часть меня самого, ведь вы не оторвете от себя, например, лапу.
— Ах, не можешь! Не можешь!!

Жаба изо всех сил толкнула корягу. Ее передняя часть ушла под воду, а мальчика подбросило вверх. Наверняка бы он погиб в болоте, но случайно упал грудью на мокрую кувшинку. Пыльная кошка тут же расползлась в грязную лужицу, а Кет едва успел встать на ноги. На его груди зияла страшная рана. Ее он заметит потом, а в тот момент к нему подплывала жаба со страшно выпученными глазами и открытым ртом, в котором булькала тина. Изо всех сил Кет метнул стальную иглу и попал прямо в зрачок мерзкой жабы. Та дико дернулась и пошла ко дну. Два дня кувшинку с мальчиком носило ветром по воде. Ночью ее прибило к толстому суку, по которому Кет и выбрался из заболоченного пруда. Только теперь, выйдя на берег и найдя сухое место, он смог позволить себе лечь и уснуть. Спал очень долго. В забытье ложился на спину, и тогда ему казалось, что тяжелый камень давит на грудь. Задыхаясь, он просыпался, но вскоре вновь погружался в тяжелый, вязкий сон.

VI. Наконец Кет очнулся ото сна и прямо над собой увидел три внимательных муравьиных глаза. Подумал, что ему померещилось, но глаза так быстро и изящно двигались, что Кет залюбовался их необыкновенной согласованностью. Кроваво-красный муравей с черно-коричневым брюшком и такими же пятнами на лбу улыбнулся и сказал:
-Формика Сангвинеа приветствует Вас на границе своей федерации⁵.
-Я очень рад, а меня зовут Кет. Я действительно рад. За все время впервые встречаю внимание к себе. Мне кажется, Вы почему-то заняты не только собой.
-Мне это не трудно. Я никогда не занят собой потому, что думаю только о муравейнике и живу только для него, — сказал Формика и облизнул остаток шестой ноги. Кет заметил рану и предложил ее перевязать. Муравей обращался к Кету на «Вы» и стойко переносил боль при перевязке. Это, в сочетании с приветливым взглядом Формика, вызвало столь сильный прилив добрых чувств, что обычно сдержанный Кет сказал:
-Как прекрасно Вы рассуждаете и как мужественно переносите боль!
-Мы все и всегда такие. Муравьи не бывают другими.
-Как, должно быть, вам хорошо живется, если…, — пока Кет подбирал слова, муравей продолжил его мысль:
-Если все заботятся обо всех и живут друг для друга.
-Да! Но… разве может один заботиться обо всех, — вдруг неожиданно для самого себя задался вопросом Кет. — Это так трудно, что даже … и невозможно. Тем более для того, что бы заботиться, нужно любить, а разве можно любить всех? «Статуса, например», — подумал про себя мальчик. Эти вопросы озадачили не только Кета, но и Формика.
-Вы очень странно ставите вопросы, Вы неправильно, наверное, ставите вопросы, — забеспокоился муравей, — я же Вам говорил, что муравей заботиться о муравейнике вообще! — Формика широко развел передними лапами, описывая ими круг.
-Об этой куче земли с подземными ходами?
— Нет, конечно, не о ней, а о том, что внутри, и самое главное о нашей общей матери-царице, — с благоговением произнес муравей, — потому что только от нее появляются муравьи, только она может производить на свет таких, как мы.
-Значит, вы живете для того, чтобы появлялись на свет такие же, как вы? И все?
-И все. А разве этого мало?
-Да, наверное, это не мало, — вздохнул Кет. Вдруг Формика Сангвинеа тревожно зашевелил усами.
-Неужели опять, — сказал он, — опять возвращаются амазонки? Опережая вопрос мальчика, муравей объяснил:
-Амазонки — это муравьи-агрессоры, они размножаются, захватывая личинки у других, заодно поедая тех, кто защищается.

С куста терновника, на который взобрались наши герои, им открылась панорама настоящего сражения: несколько муравейников отчаянно защищались от наседавших амазонок, а те, прорвав кое-где оборону, уже растаскивали личинки сангвинеа. Поджав под брюшко остаток шестой ноги, Формика бросился вниз. И Кет, вооружившись колючкой терновника, побежал вслед за ним. То, что было потом, он почти не запомнил. Как в бреду, Кет метался от од ной амазонки к другой. Прокалывал головы, брюшко врагов, отбивал личинки и оттаскивал их назад к муравейнику. Когда же все кончилось, Кет попытался найти своего приятеля, однако вскоре понял, что это напрасная затея. По всей территории федерации было разбросано сотни раскрошенных остатков тел амазонок и сангвинеа — равно и похожих друг на друга, и разных. По направлению к Кету церемониальным маршем приближались несколько десятков сангвинеа, бестрепетно ступая по остаткам тел — и своих, и чужих. Это зрелище Кет уже не мог перенести. Он понял, что шли благодарить его, но заплакал и бросился бежать. Он долго бежал через лес, заросли какого-то кустарника, продирался сквозь сплошную стену земляники. Бежал, пока хватало сил, и упал, затравленный мыслями об этом страшном, непонятном мире.

Когда пыльный человечек очнулся, была ночь. Месяц равнодушно покачивался, то и дело задевая обрывки облаков. Прямо над головой Кета возвышался огромный столб. На мгновение он заслонил собою месяц, но уже в следующую секунду появился справа, и под Кетом засветилась земля! Отблески лунных лучей пробегали вокруг, очерчивая неровные края разбитого зеркала. Ведь это же столб, на котором когда-то висела створка ворот, а рядом разбитое зеркало! Все так, как говорил паук Крис Крестоносец! В эту минуту Кет был счастлив. Ведь все время с начала изгнания он шел без надежды на успех, и каждый новый день приносил новые разочарования. Шел потому, что ничего больше не оставалось, кроме этой дороги к цели, которая, возможно, не существует. Теперь же есть смысл жить и идти.

Впереди — изнуряющая работа: нужно было разбить зеркало на кусочки для каждого пыльного человечка. Чтобы каждый, наконец, увидел себя сам и знал бы о себе не по слухам от Статуса, которые назывались «общественным мнением», а потому, какой он есть на самом деле — в зеркальном отражении.

Впереди — опасная дорога домой с тяжкой ношей из кусков разбитого зеркала, с ливнем и размытыми пальцами ног, с блужданием по самым глухим закоулкам заросшего парка.

VII. Спустя несколько недель пыльный человечек нашел парковую аллею и на следующий день после этого подошел к дому. Приближалась осень. Ветер носил желтые листья и паутинки. Прямо навстречу Кету на одной из них плавно скользил по воздуху Крис.
-Как это у тебя легко получается. Я никогда не думал, что пауки могут летать, — закричал навстречу подлетевшему Крису Кет.
-Не только вы, пыльные копии людей, но и сами люди мало что о нас знают. Не знают и не ценят, — добавил Крис и бесшумно опустился рядом.
-Что касается меня, то никто так не любит пауков и, конечно, тебя, Крис, как я. Смотри — это осколки зеркала. Моя бестолковая и злая жизнь приобрела смысл только благодаря тебе.
— Преувеличиваешь, Кет. Я просто поделился с тобой сплетней, честно говоря, не очень-то веря в нее сам. Тебе нужно было тогда во что-то поверить.
-Но это не сплетня, там действительно лежат рухнувшие ворота и разбитое зеркало.
-Я очень рад видеть тебя, Кет. Хотя совсем немножко, но надеялся, что не вернешься и останешься жить где-нибудь там.
-Почему?!
— Не бойся, Каприола в порядке. Она, к счастью, уцелела. Только вряд ли захочет воспользоваться твоими осколками, как, впрочем, и другие. Слишком часто пыльным человечкам приходилось плакать последнее время. Кому захочется смотреть в зеркало и видеть прожженные слезами дыры?
-Но что же произошло, Крис?
-Вскоре после твоего ухода к ним забрела бродячая кошка. Ну и слопала одного из этих жирных, чванливых … с перьями.
-Голубей?
-Да. Эти грязно-синие, глупые птицы расклевали в отместку всех пыльных кошек, кроме одной, которая спряталась в твоем самоваре. А потом потребовали, чтобы пыльные человечки и ее выдали. Статус долго уговаривал все ваше общество, но на сей раз, они его не послушались. И вот тогда голуби расклевали двух человечков. «Вот тебе и «птицы мира», — подумал Кет, а Крис продолжал:
-Помнишь парня с надкусанными яблоками в руках?
-Да…
-И его подружку. Теперь все прячутся по щелям мансарды и, видно, не скоро соберутся вместе. Только Статус, его голуби не трогают, бегает от одного человечка, — зевнул старый паук, — к другому и уговаривает их проголосовать, сам знаешь за что. Половина уже согласилась. Кстати, вчера он уговаривал Каприолу, если она поддастся уговорам… Кет не дослушал Криса, выхватил из-за пояса терновую колючку и бросился к порогу.
-Подожди, Кет! Терновая колючка не спасет от клюва. И кому будет польза оттого, что тебя расклюют при входе. Постой, дождись хотя бы солнца. Последние слова Криса остановили Кета.
— Зачем ждать солнца? — спросил он.
-Фу! Ну, ты горяч, парень. Заставляешь меня, старика, бегать так, как я не бегаю даже при охоте на мух. Возьми свое зеркальце, и когда это чудище бросится на тебя, отраженный солнечный луч будет слепить голубя и, по крайней мере, его испугает.
-Ты — гений, Крис!
-Я всегда это знал. Попрошу пока своего внука твой груз, — паук показал лапой на зеркальные осколки, — перетащить на мансарду со словами: «Делайте так, как сделает Кет».

VIII. Через час, когда солнце выглянуло из-за туч, Кет появился в дверном проеме мансарды. Два дежурных голубя взлетели с подоконника и готовы были спланировать на Кета, но десятки солнечных лучей, отраженных осколками зеркала, впились в глаза птицам. Они испуганно метнулись в сторону и вылетели в окно. Радостные пыльные человечки посыпались из всех щелей, из-под коробок и полуистлевших книг навстречу Кету. Они обнимали его и бормотали бессвязные слова извинения и благодарности.

Сзади стоял Статус и истошно вопил:
-Да здравствует Кет!!! Великий победитель голубей!!! Да здравствует Кет!!! Великий победитель голубей!!! Когда он раскрыл рот, чтобы в третий раз выкрикнуть эти слова, то раздался никем не услышанный сип. Статус порвал голосовые связки и навсегда лишился дара речи. Понемногу все успокоились. Кет подошел к Каприоле и сказал:
— Спасибо тебе, Каприола.
— За что?
— За то, что не послушалась Статуса.
-Ты и теперь обижаешь меня, Кет. Я, конечно, скверная девочка, но не настолько, чтобы предать наших друзей, — сказала Каприола, но не обиделась, а только грустно улыбнулась.

¹Статус – Status (латинское) – положение {в обществе}.
²Каприола – Capriola (лат.) – косуля, самое грациозное животное лесов Европы и Америки.
³Кет – древнее ирландское имя.
⁴Крис – сокращенное от европейского имени Христиан.
⁵Федерация – несколько муравейников, объединенных между собой дорогами и родственными связями.

Бум – бум.
Сказка для маленьких.

Совсем недалеко от нашего дома жил Бум-Бум. Он был большой, мохнатый и добрый, но сердился на тех, кто обижал невинного. А еще он очень не любил, когда плачут, кричат или визжат дети. Все знали, что если Бум-Бум сердится, то раздается стук. То ли ладони у него были такие… как деревянные. А вот другие говорят, что ступни… или башмаки из дерева — если сердится ногой об ногу стучит. Редко кто слышал его голос, говорят почти человеческий. Конечно, самого Бум-Бума никто не видел, кроме маленькой девочки Малинушки Дреевны, она и рассказала мне эту историю.

Появлялся Бум-Бум осенью, вскоре после бабьего лета, когда дожди становятся холодными, а солнце уходит раньше, чем ты успеешь свои дневные дела сделать. Получается, что к нам он зимовать приходил. Заброшенных деревень и домов сторонился — не любил горестных мест, а селился в лесу. Не было случая, чтобы он кого-нибудь обидел, наоборот — в чьем лесу обоснуется — защита тому будет. Найти его пытались — куда там! Зимует-то он не где-нибудь, а в блудливых местах. Как-то, вот чудаки, отблагодарить его хотели, с пирогами, с медом к нему наладились. Вроде и места, знакомые с детства, а целый день по лесам да оврагам проблудили. Хорошо из соседней деревни добрый человек на санях ехал — сжалился, подобрал. Весной, когда первоцвет по лугам рассыпается, Бум-Бум исчезал. Вот после этого дом его найти можно было с легкостью. Круглый такой, в землю глубоко вкопан, из дикого камня стены сложены без всякой смазки, и крыша над головой, как шатер из веток и коры.

В тот год первый снег был редкостный и пошел к вечеру как раз в последний день октября. Говорят, в давние времена в этот день Новый год праздновали. Видно матери-природе вспомнился древний обычай и отметила она тот день, поверишь ли, сначала дождем с грозой, а потом снежными хлопьями величиной с ладошку и ветром страшным. И вот в такую-то погоду лиса охоту затеяла. Сколько верст от нее бедный зайчишка бежал, не знаю, но, видно совсем очумел от усталости. Выбегает из леса и прямо к домам нашим. Снег в глаза так и лезет, так и залепляет… Видно, косой оттого все перепутал. А у березок прямо на его пути стоит Бум-Бум! Зайчишка от лисы прямо к нему бежит — ничего не чует и не слышит. Да и немудрено — ветер завывал пострашнее волка да посильнее вопля смертного! А девочка-то, Малинушка, говорит, что как увидела их всех… тут и чудо случилось! Смотрит к березкам и слышит их голоса, вернее слышит их мысли. Тогда ей никто не поверил — потом только… как год прошел. Почему поверили? Придет час, расскажу, ты сейчас про Бум-Бума слушай.

«Ох, страшно мне и силы на исходе!!», — вопит заяц, мысленно вопит, конечно. А Малинушка слышит так явственно, что даже за уши схватилась, будто заяц прямо в уши ей и кричит — это я уж сам видел! «Ох, замучил меня ты…», — а дальше скрежет зубовный да лязг клыкастый — это лиса так мыслит. «Бедные вы мои», — тихо так и грустно сказал, как в колодец шепнул, — это Бум-Бум, его душа. Зайца-то жалко, конечно, а вот лису-то, куроедку?! — Не понимаю! Ну, такой уж у Бум-Бума обычай, такая у него мерка.

«Ох, страшно!!» — опять возопил в душе заяц и уткнулся носом в мохнатую ногу Бум-Бума. «От лисы сбежал, да чудищу в лапы попал,» — сказал про себя зайчишка, и силы его оставили. Так к ногам и свалился, будто подстреленный. Бум-Бум поднял его, как дитя малое, на сгиб левой руки уложил да ладошкой прикрыл и поглаживает. Тут и лиса подскочила.

— Отдай, — говорит, — это моя добыча! Это я зайца лесами гоняла, мне его и съесть положено! По справедливости!!
-Ну и ветер, как завывает! — отвечает Бум-бум, — ничего не слышу! Что ты говоришь-то? А, лиса?
-У, глухой тетерев!! — ругнулась куроедка.
-Это где ж тетерев, лиса? Не видно что-то.

Тут лисе как-то страшно стало, знать, чуется ей недоброе. Но добычу упустить не хочет — кружит вокруг Бум-Бума: то попятится, то в бок бросится, то — к нему, с улыбочкой клыкастой, то — от него.

-Да ты так прямо и скажи, чего маешься, да погромче, да на лапы встань, чтоб к уху моему поближе, — кричит сквозь метель Бум-Бум. Решилась-таки лиса, хоть и не любит на задних лапках вымаливать — рвать привыкла свое, но только рта открыть не успела — раньше Бум-Бум её щелчком по носу достал. Щёлк! И покатилась она в овраг, как куль с мукою по доскам. Внизу распласталась и…, видно, долго еще лежала.

С тех пор кур у нас таскать некому — боится теперь в лесу нашем жить. А Бум-Бум, говорила мне Малинушка, зайчишку в дом свой полуподземный отнес, отогрел, успокоил и сухой земляникой угостил да корешками моркови дикой. Она хоть и белая и не такая сладкая, но пахнет хорошо, отчего же не съесть.

Тигратполосат – царь котов.

Встаром городе было много котов. Его жители иногда с улыбкой спрашивали: «Кого в городе больше — их или нас?» Так вот, среди этого множества один отличался расцветкой. Черно-серые полосы на пушистой шерсти напоминали о могучих родственниках кошачьего племени — тиграх. К тому же полосатый кот отчаянно дрался. Дрался так, что скоро слава о нем распространилась от соседних крыш рыночной пло-щади вплоть до окраин. Уже никто не решался весной оспаривать право Полосата, так стали звать кота, гулять с его ослепительно белой подружкой из дома N 11. И лишь огромный черный кот — бывалый и неглупый — небрежно проронил: «Да что там, задрать его можно, но… потом хлопот не оберешься, я же точно знаю, амурский тигр — троюродный дядя Полосата». Затем чихнул и добавил «Тиграта-Полосата». А все подхватили:
— Тигратполосат! Тигратполосат! Тигратполосат — царь котов. Ну и жизнь тогда пошла у нашего героя — дорогу уступают, хвостом виляют, а то и лапу норовят лизнуть. По деревьям и крышам лазить перестал — не солидно, да и зачем — мышку на завтрак «друзья» принесут. Хорошо? — Неплохо, но когти затупились. Раздобрел, лосниться стала шерсть. Хорошо? — Неплохо, да сила уж не та. Целый год блаженствовал. А следующей весной взобрался на самую высокую крышу под громкое мяуканье ликующих котов. Себя показать — на кошек посмотреть. И вдруг какой-то рыжий котенок с прокушенным ухом и нелепым белым пятном вокруг глаза, прошмыгнув случайно, осмелился задеть пышные усы царя котов. И чем! Слипшимся, мокрым от дождя хвостом.
— По мордочке его нахала!

Мяукнул «невзначай» черный котище и хитро сощурил зеленые глаза. Всю силу своей царственной лапы обрушил Тигратполосат на котенка… и попал в черепицу. Что он почувствовал при этом — стыд, боль? Трудно представить, но только половина усов Полосата уже летела с крыши, а клочья шерсти, точно заплатки, прилипли к трубе. Дело в том, что котенок прибежал из соседней деревни и просто не знал ни о царе котов, ни о «дяде» его — амурском тигре, ни о черном котище. Какой тут поднялся вой!
-Что будет!? Что будет!?
-Что с н а м и будет! — подмяукнул котище.
-Амурский тигр обиды не прощает! И все смолкло. И каждый уже представил себя раздавленным страшной лапой или застрявшим в клыках дикого зверя. У старого пятнистого кота от волнения выпал зуб. Его сосед стал пятиться к ближайшей подвотротне.
— Собра-а-атья! — длинно мяукнул огромный черный кот. — Я знаю выход!
— Ссссобежать из города?
— А сладкие объедки? — послышалось в толпе.
-Нет, пусть наш Тигратушка-Полосатушка отведет несчастного к дяде. То, что Рыжий погибнет… — покачал головой котище, и все поняли его без слов, — но он должен ради спасения всех… рискнуть своей шкурой.
-Должен!
-Должен!
-Просто обязан!
-Иначчччче,- просипел черный котище…
-Не жить ему среди нас! — подхватили «собратья».

Убрались бедолаги из города. Черный же котище стал править. Вроде бы как временно, а вроде как и нет. Ведь назвали его «Спасителем всех котов в мире». От страха, должно быть. А изгнанники долго шли по степям и лесам, под солнцем и дождями. Вначале озираясь, злобно шипя и жутко выгибая спины, потом поплелись, не замечая друг друга, потом… В одном поселке, где на ночь псов с цепи спускали, пришлось им защищаться вдвоем, едва отбились. Полосат здесь коготь потерял. Горько и больно было, зато оставшиеся крепче и острее стали. Исхудали коты, пообтерлась шерсть, но силы им теперь не занимать.

Зима пришла. Замерзли бы Рыжий с Полосатом, если б не грелись они друг о друга. Тогда и решился Белый Глаз (так стал теперь Рыжего звать Полосат) заговорить впервые. И понял он, что Амурский тигр не родственник Полосату. Тем более, где эта великая река и грозный зверь, названный ее именем, вряд ли кто из них знает. Не пришлось Белому Глазу уговаривать своего нового друга оставить пустую затею. Вернулись они к весне.

Только пятнистый кот, теперь уже совсем слепой, узнал Полосата. Потому и узнал, что был слепой, — по голосу. Вид уж не тот у бывшего царя котов. Плохо? — кто знает. Но сила к Полосату не только вернулась — прибавилась. Слезы у Пятнистого, когда он рассказывал о белой подружке Полосата, были, наверное, от старости. Жила она теперь из-за черного кота на Гнилой улице, в самом дальнем конце города. И показалось Тигратуполосату, что болит у него правый коготь, тот самый, который потерял в бою. И помчались друзья, как две шаровые молнии, по главной улице города к рынку, пугая не только котов, но и прохожих.

Вот уже и крыша самого высокого дома видна, а там… черный кот? Нет. Слухи летят быстрее, правда, не так быстро, как убегает черный «Спаситель всех котов в мире». Однако на крыше кто-то сидел. То была ослепительно белая подружка Тигратаполосата из дома N 11.

«Там бард растил цветы и время мчалось мимо…»
Д.Г. Байрон

Сказка о цветах.

До сих пор где-то живут два человека. У каждого из них был сад. Спорить, чей лучше, не имело смысла, так как оба были прекрасны. Эти люди почти все свое время отдавали цветам, растущим на кустах, в траве и даже на деревьях. Одного звали Садовник, другого — по имени, только как? Не помню, да и мало кто знал даже тогда. Его имя вспоминали, если нужно было купить цветы. Столько денег он брал за каждую розу…, что «спасибо» застревало у людей в горле на полуслове. Хотя цветы, конечно, были редкой красоты. Садовник же дарил. Однако не всегда, не всем. Его розы были такими же — густо-бордовые полу — раскрывшиеся бутоны, но обязательно с каплями прозрачной воды на лепестках и шипах. Странно, эти капли почему-то долго держались и высыхали только уже на увядших цветах. Садовник так любил свои розы, что даже разговаривал с ними, что даже не замечал, как печально звенят колокольчики и грустно пахнет жасмин. Маленькие бело-желтые цветы ненавязчивым и тонким запахом обволакивали его, но не могли остановить, когда он шел к розам.

Сосед завидовал Садовнику и даже бредил ночью злыми проклятьями. Он не мог понять, отчего не звенят колокольчики в его саду, не радует его жасмин, а главное — капли на его розах высыхали прямо на глазах у покупателей. Чем больше дней уходило в прошлое, тем сильнее ядовито-черная зависть мучила соседа.
— Я вырву с корнем розу… и, нет. Я лучше растопчу проклятые цветы! Нет, я лучше…, — сказал он и внезапно замолчал, улыбка скривила его губы, а дьявольские огоньки заплясали в глазах. На утро Садовник проснулся от крика своего соседа. Из его рта с сухим треском и шипением вырывались слова.
— Садовник, Садовник! Спеши увидеть! Смотри! Смотри — горят цветы! С сухим треском и шипением горели любимые розы Садовника, чернели и корчились, а дьявольские огоньки метались по грядке. И Садовник смотрел. Смотрел, когда уже погасло пламя. Смотрел, как холодный ветер начал сметать с земли пепел. А когда он поднял глаза ввысь, то они не увидели полуночно-голубого неба и первых звезд. Теперь это были глаза слепого.

Весной взошли новые розы. Садовник подходил к грядке и устремлял невидящий взгляд в их сторону. Руки сами тянулись к цветам, но всякий раз натыкались на шипы. Он исколол все пальцы так, что, добравшись до бутонов, не испытал ничего. И впервые за много лет вышел на улицу дарить жасмин, а не розы. Садовник по-прежнему вставал утром и шел к цветам. Он думал о розах, а слышал звон колокольчиков, опять думал о розах, а чувствовал запах жасмина. Маленькие бело-желтые цветы ненавязчивым и тонким запахом обволакивали его, заставляли оборачиваться назад, потом… возвращаться назад. И боль отпускала его, и не жгло глаза. А розы? Они цвели. Только никто не знает, так ли они прекрасны, как те, сгоревшие. Ведь садовник с тех пор никому не дарил роз, а увидеть их сам не может. До сих пор где-то живут два человека. У каждого из них был сад.

Царица ночи.

В далекой стране правил царь. Он рано взошел на престол, но никто не видел его молодым. Окруженный витязями в стальных шлемах и латах, царь уходил в походы и завоевал все, что мог, — четыре народа с сотнями городов и сел подчинились ему. Внезапно наступил мир.
— Теперь я буду править, — сказал он.
— Но, государь, нужна царица! Столько есть невест, позволь нам отыскать! — сказали при дворе.
— Нет, — ответил царь. А ночью вывел своего коня в поле, отпустил поводья и, что есть силы, ударил его в бока. Как вихрь помчался конь, не разбирая дороги, — сквозь лесные чащи напролом, и лишь ветки обжигали ударами лицо. Устал, наконец, конь и болота преградили путь, когда спустилась ночь.
-Ты всегда вывозил меня к моей судьбе, что же сейчас? — укорил своего друга царь и обомлел. Невдалеке, закрывая полоску заката крупом коня, меж кочек и коряг страшной топи ехала всадница. Её одежды отражали блеск первых звезд, а серебряные волосы венчала корона. Царь тронул поводья, и конь, послушно погружаясь копытами в трясину, пошел. По колено, утопая, шел. В полночь провалился по грудь. С криком ночной птицы слилось жалобное ржание, и коня поглотила топь. Замерла душа царя, шевельнулся страх.
— Ещё совсем немного, ведь близко ты, — подумал царь, увязая в трясину.
— Ещё совсем немного, ведь до тебя рукой подать! — подумал царь и провалился по грудь. Тотчас всадница исчезла.
— Прокричи для меня теперь, ночная птица, — сказал он и снял шлем… Однако ноги явно ощутили твердь, болото кончилось, и кончилась ночь. Назад не вернуться — никто такой путь не проделает дважды. Впереди гора — по отлогому склону вплоть до вершины взбиралось море прозрачных цветов — странных цветов — на красных стебельках. Царь сделал первый шаг, второй, подмял цветы ногами, и хрустнули их стебельки, разбрызгивая кровь; нет, то был не хруст, а тяжкий резкий вздох. Замерла душа, обуял страх его, но не идти вперед он уже не мог, хотел бежать, но останавливал себя и шел.

К вечеру опять невдалеке возникла всадница. Только теперь она не проплывала безразличным видением, а мчалась бешеным галопом к вершине. Её конь, дико озираясь, храпел. Но, ускоряя бег, он не удалялся от царя, а становился ближе. Вдруг на вершине встал, как вкопанный.
— Кто ты и почему преследуешь меня? — спросила всадница.
— Я царь для четырех народов и твой …
— Раб? Иль властелин?
— И раб, и властелин.
— Я … не нуждаюсь в рабах и не подвластна никому. Лишь дитя мое, мой месяц… 06орвалась речь её, и вышел месяц, ослепительно сияя. Лениво и неясно стали пробиваться очертания звезд, и тихо наплывали звуки. Ни песни и ни музыки, что-то похожее на всплеск и зазвеневший шепот, в котором слился тихий чистый смех счастья со стоном на скрежете зубов и хруст запястья.

Очнулся царь под утро. Позади по-прежнему лежало поле красных стебельков, а впереди зияла пропасть и смутные, едва заметные очертания неведомой страны на дне её.
— Что же теперь? ~ подумал царь, — ждать целый день прихода ночи и её царицы, а может быть, не было её, и вовсе нет?! Царь сел и стал смотреть назад, как будто кого-то или что-то можно было там увидеть. К полудню вздохнуло поле и померкло. Осталось серое небо, прошлогодние листья, колкая трава и пыль. Вдруг чья-то спина прислонилась к его спине. Он вздрогнул и попытался повернуться.
— Не торопись, царь, — это был голос царицы ночи, — ты не боишься увидеть меня днем?
— Нет, я боюсь лишь не увидеть тебя. Царь повернулся. Царь повернулся и увидел: льняное платье спокойно и свободно спускалось до колен, а русые волосы до плеч, усталые, живые, изумрудные глаза и нимб морщин вокруг.
— Такая ли царица нужна четырем народам?
— Такая царица нужна мне.
— 3аче-ем, заче-ем? — прозвучало над полем, и видение исчезло. Один час проходил за другим, а ночь не возвращалась. Часы складывались в дни, а кругом было светло. Царь потерял счет этим дням, но ждал. Время от времени он чувствовал прикосновение её спины, мгновенно оборачивался и не находил ничего. Наконец он встал, подошел к пропасти, снял шлем… и зазвучал всплеск и звенящий шепот, в котором слился тихий чистый смех счастья со стоном на скрежете зубов и хруст запястья — спустилась ночь и с ней царица ночи. Только не светилось звездами её платье, не блестела корона, и не серебрились волосы. Лишь конь её был все тот же — с пеной на губах и диким взглядом.
— Вези меня к себе, мой раб, мой властелин, — сказала царица. Они сели на коня и долго спускались по узкой тропинке с горы. Неведомая страна на дне пропасти оказалась его царством. Кругом лежала ночь, и не было ей конца. — Огня мне! 0гня! На голос царя съезжались витязи и выстраивались сзади в колонну. Распахивались ворота крепостей и звучали свадебные колокола, дико звучали в кромешной тьме, освещаемой вспышками сотен факелов.
— Огня! Огня мне! — повторял царь, и светились тысячи факелов, но и они не могли рассеять ночь. Лишь во время венчания свечи вспыхнули так ярко, что всем почудилось — вернулся день, но лишь почудилось. Дворец сиял, свет отражался и множился в зеркалах.
— Огня! Ещё огня! Сказал царь, уходя с царицей в брачный чертог. А среди ночи вспыхнул дворец, ярко, как если бы солнце взошло в зенит среди ночи, вспыхнул и сгорел. Не стало дворца, не стало витязей, не стало царя и царицы ночи. Остался пепел. Рассвело.

Внук дьявола.

Глава J

В далекой стране у моря, где пологий песчаный берег и никто не видел его конца, где сосны вершинами уходят в небо, есть город. Много лет назад там жила девочка. Она казалась продолжением этой странно-красивой земли. В глазах Мартины было море, — его цвет. Он менялся от свинцово-серого, когда начинался шторм, до изумрудного, когда светило солнце. Волосы, как блеск холодного песка, сильное, как сосна, тело и, наконец, характер — в 12 лет Мартина сердилась, если ее имя пытались сделать уменьшительно-ласковым. Однако никто не обижался, и все принимали это как должное, как все то, что было вокруг нее, как ветер на закате оседающего в пучину солнца. В такой стране, тем более это было давно, неминуемо должна была появиться сказка. Так и случилось.

Случилось это в день рождения Мартины. Чего ей только не подарили — фарфоровую пастушку, книги в сафьяновых обложках, вязальные спицы, красивое платье! Она вежливо говорила спасибо и безрадостно складывала свертки на свою кровать. Дело было в том, что Мартина смотрела на мир уже повзрослевшими глазами, но оставалась девочкой, поэтому ей и казалось, что в день рождения кто-то должен подарить ей самое главное. Хотя нужен ей был друг, которого не принесешь запакованного в картонную коробку с красным бантом посередине. Мартина это понимала, и оттого ей было грустно. Праздник подходил к концу и дело дошло уже до чая с большим тортом, и двенадцатью свечами. Она набрала полные щеки воздуха, собираясь задуть все свечи разом, как вдруг кто-то постучал. Дверь открылась, и тут же в комнату влетел громадный пушистый рыжий пес. Перепугал гостей, метнулся к Мартине, лизнул ей руку и замер у ее ног. В следующее мгновенье в дверном проеме появился дедушка Мартины — Филипп.
— Ну, как подарок? — сказал он, достал из-за спины цветы и рассмеялся. Да, это был самый нужный подарок, ведь дедушка терпеть не мог дарить бесполезные дорогие безделушки, которые передаривают или складывают в пыльный угол. Все были рады, а Мартина счастлива.

Аскольд оказался необычным псом. Его не учили, но он понимал любое слово и выполнял самые трудные задания. Еще удивительнее была его любовь к книгам. Вечером Аскольд приносил одну из них, перелистывал страницы, находил самое печальное место и жалобно выл. Иногда Мартине становилось жутко, но девочка набиралась смелости, и никто об этом не знал, даже дедушка. В один из таких вечеров пошел дождь, а затем в море разыгралась буря. Ударил гром, и будто кто-то постучал в окно. Ударил вновь, и Мартине опять почудился стук. Неожиданно распахнулась дверь и в дом вошел мерзкий старик.
— Сколько можно стучаться, невежливая девочка? Что заскулил, Аскольд, ко мне! Пес силился прижаться к Мартине, но будто невидимый повод влек его вперед.
— Ко мне, Аскольд! — повторил старик.
— Мне подарил собаку дедушка! — возмутилась Мартина.
— Твой дед взял не свое, — выдавил из себя старик, брызгая слюной.
— Дедушка! К счастью, пришел дед Филипп.
— Глот, — удивился он, — ты пришел испугать мою внучку?!
— Хм, я пришел взять свое.
— Уйди, Глот. И тут раскаты грома, шум непогоды в море стихли.
— Я уйду, — заторопился Глот, — но ты сам приведешь пса, если не хочешь беды для своей девчонки. Помни — беды. Помни. Мерзкий старик вышел, пнув ногой дверь. С тех пор она стала истошно скрипеть и, как ни смазывал ее Филипп, как ни чинил, дверь скрипела.

Глота знали все. Одни его боялись, другие ненавидели, кто-то — завидовал. Даже обитатели кварталов верхнего города заискивали перед ним, а ведь Глот был рыбаком. Правда, ему до странности везло. В любую погоду он выходил в море и возвращался всегда с уловом. Возвращался, когда другие рыбаки гибли, когда никто не мог поймать хотя бы одну, самую тощую сардину. Считалось, что его рыба обладает пикантным вкусом и, хотя Глот заламывал за нее немыслимую цену, рыбу покупали. Никто не знал, сколько ему лет, когда он появился в этом городе и где он живет. Только ходили слухи, что Глот путается с дьяволом, а может быть, он сам черт.

Накануне дня рождения Мартины неожиданно сильный юго-восточный ветер подхватил парусную лодку Филиппа и унес ее далеко в открытое море. К ночи установился полный штиль, море словно застыло, а солнце погрузилось в непроглядно-жуткую вязкую тьму. Чтобы не впасть в отчаяние и хоть чем-то отвлечь себя от мрачных мыслей, дед Филипп раскинул сети. И тут же увидел, нет, скорее почувствовал или услышал, потому что к такой тьме не может привыкнуть человеческий глаз, услышал бесшумное скольжение какого-то судна очень близко от себя. Раздался приглушенный визг и всплеск. Судно стало удаляться, и по мере его движения вспыхивали одна за другой звезды. Филипп вытащил сеть, но в ней обнаружил не рыбу, а собаку с камнем на шее. Ее удалось спасти. Всю известную о мерзком старике Глоте правду и историю со спасением Аскольда дедушка рассказал Мартине.
— Решай сама, девочка, как быть нам теперь, — сказал он, хотя знал наперед, что внучка ответит. Прошло несколько дней. Мартина и дед Филипп стали забывать о Глоте. Впрочем, дверь своим мерзким скрипом время от времени напоминала о визите страшного ночного гостя, а вскоре он объявился вновь. Мартина и Аскольд играли на безлюдном берегу, когда их встретил Глот. Он шел, неторопливо вытаскивая деревянную ногу из песка, в котором та глубоко утопала при каждом шаге. Ступал основательно, без суеты, будто знал, что убегать от него бессмысленно. Мартина в ужасе застыла, а Аскольд затрясся, прижался к ней так сильно, словно хотел раствориться в ней, исчезнуть.
— Добрый вечер, Мартина, — сказал Глот, — не правда ли, он добрый? Молчишь, невежливая девочка. Хм, дай поводок, ведь ты за этим нашла меня здесь.
— Я не искала Вас и не отдам Аскольда.
— Дай поводок, дрянная девчонка. Ну! — истерично выкрикнул Глот, разбрызгивая слюну, — ну! — и замахнулся костылем. И в этот миг Аскольд словно переродился. Куда только исчезла дрожь, поджатый хвост взметнулся, как раскрученная струна, а челюсти капканом замкнулись на запястье Глота. Оба упали и покатились. Но в следующую секунду старик был уже на ногах. Он отчаянно выругался, выплевывая песок изо рта, и побежал. Старик уже исчез за холмами, а по берегу неслось: «Беда навстречу вам!… Беда навстречу вам!…»

Глава JJ

Жить в страхе и ждать беды не под силу даже мужественным взрослым. А девочка, такого ли подарка ждала она? «И ведь всегда так — несёшь любовь тому, кто близок, и лишь ввергаешь тем в беду», — думал Филипп, размышляя о встрече Мартины с Глотом. Прежде всего, надо было выяснить, где живёт Глот. Чтобы он не заметил слежки, вначале дед Филипп проследил только часть пути — от города до песчаной косы. На следующий день заранее пришёл к песчаной косе и следил от неё до соснового бора. Причем он не шёл за Глотом, а лишь наблюдал с помощью большой подзорной трубы, покуда тот не скрывался за горизонтом или неровностями местности. Через несколько дней Филипп вышел, наконец, к месту, где жил Глот.

Это был мёртвый лес. Высохшие стволы без листьев или обуглившиеся пни почти вплотную подступали к едва различимым руинам старого замка. Покрытые мхом, они напоминали небольшой холм, из которого кое-где торчали гниющие балки. На вершине стояла чудом уцелевшая винтовая лестница, когда-то проложенная в толще стен донжона ¹. Верхняя ступенька подводила к двери, открывающейся в пустоту. Хозяином подземелья этих развалин был Глот. Не ведавшее страха сердце Филиппа дрогнуло, когда последняя багровая вспышка заката высветила дверь и прокричал удод: «Ху-удо тут, ху-удо тут.» «Либо Глот и вправду дьявол?» — мелькнула мысль. Дед Филипп не решился на сей раз войти в подземелье. Устроить засаду здесь засветло на следующий день наметил он и пошел назад по берегу моря. Однако вернуться домой без дневных ориентиров и не заблудиться было невозможно. Филипп решил дождаться утра. У моря он лег под большим валуном и заснул, точнее, забылся неспокойным полусном. Ему мерещилось шуршанье каких-то тел по песку, хрипловатые всплески злого хохота, урчание. А перед рассветом он с усилием сбросил остатки сна и попытался встать, но вовремя упал в песок. Неподалеку от валуна, на границе мертвого леса и песчаного берега, он увидел шабаш — лесная и морская нечисть округи собралась полукольцом вокруг Глота, который, как на троне, восседал на спиленном пне.
— Что скажешь теперь ты, Калисто? — услышал голос Глота Филипп.
— Я выполнила все, что ты велел, господин: навела корабль на подводные скалы; зерном, что он вёз для голодных, теперь кормятся рыбы.
— Да…, — процедил сквозь зубы седой вурдалак, — а юнга? Глот вскинул брови и притворно-ласковым голосом произнес:
— Ты опять за старое, Калисто, людей спасаешь? А заслуживают ли они того?
— Но этот юнга совсем еще мальчик!
— Мальчик! — взорвался Глот. — Покройся чешуей! Вся нечисть припала к песку и затряслась. А он вытянул скрюченные пальцы к Калисто и, судорожно хватаясь за воздух, страшным усилием стал вздымать руки вверх. С каждым движением его рук новые ряды чешуек врезались в нежную кожу Калисто, разбрызгивая мелкие капельки крови. Через несколько минут все её тело покрылось чешуёй.
— Покройся шерстью! — прошипел Глот и закашлялся в сторону Калисто. В ту же секунду шерсть выступила из-за чешуи. Молоденький леший, сидевший дальше всех от Глота и близко к Филиппу, восхищенно шепнул старой русалке:
— Ему бы такую власть над людьми! Все бы стали нечистью.
— Дурак, подвластен тот, кто подчиняется, да и за счёт кого тогда бы жили мы с тобой? — ответила старуха и больно ткнула пальцем лешего в лоб. А тем временем Глот продолжал:
— Тебе понравился мальчишка, ну что же, пусть живет. Взамен его ты изведешь девчонку — Мартину из квартала рыбаков и пса её, кошачья твоя душонка. При этих словах на глазах у всех Калисто стала стремительно сжиматься и превратилась в котенка. Отвратительная щетинистая шерсть стала мягкой, а чешуя почти невидимой, лишь на изгибе позвоночника поблескивали две чешуйки и тут же пропадали.
— Под чешуёй твоею — яд. Когда я кончу говорить, он станет впитываться в тело, и чем быстрее ты отдашь его девчонке и псу, тем меньше яда попадет в тебя. Если не сможешь, то весь яд выльется в твою жиденькую кровь, и ты умрешь в страшных корчах к исходу третьего дня. Беги! Беги быстрей… Светает, расползайтесь, — сказал и вздохнул Глот, гадливо поморщился от лучей восходящего солнца, повернулся к нему спиной и заковылял к морю.

1 Донжон – главная башня замка.

Глава JJJ

Когда очистился берег, Филипп бросился бежать. Задыхаясь, спотыкаясь на ходу и падая, бежал весь путь от замка до города, хотя прекрасно понимал, что не опередит Калисто. Она уже успела уютно устроиться у порога его дома, когда дед Филипп лишь достиг песчаной косы. Мартина не могла удержаться от желания погладить котенка, который так доверчиво терся об ногу. Но только взяла его на руки, как появился Аскольд. Он несся вниз по улице, а приблизившись к дому, захлебнулся лаем. Котенок резко выгнул спину и вырвался из рук. Блеснули и впились две чешуйки в ладонь Мартины. Несколько прыжков отделяли Аскольда от Калисто, когда она бросилась под ноги лошадей проезжающего экипажа, но чудом уцелела. Аскольд, не раздумывая, ринулся вслед за ней, под тяжелые колеса! Даже отчаянный визг не заставил Калисто обернуться и, только отбежав на безопасное расстояние, она решилась посмотреть — Аскольд лежал в луже крови, над ним стояла Мартина. Она ладонью сжимала себе рот и молчала. Молчала до тех пор, пока не подошёл дедушка Филипп. Тогда покатились слезы, но плача никто не услышал. Калисто тем временем вернулась к Глоту и сказала:
— Собаку переехал экипаж, а девочке я отдала свой яд.
— Девочке? Жалеешь, но всё же пусть к тебе вернётся прежний облик, — Глот предостерегающе поднял руку, — настолько, насколько ты справилась с моей просьбой. Дым повалил из глаз и всех пор кожи Калисто. Она затряслась всем телом и стала вытягиваться, задние лапы сплелись в жуткий клубок, и Калисто, закричав от боли, упала. Потом затихла, чешуя от хвоста стала плавно подниматься вверх, но вдруг застыла чуть выше колен. Глот с удивлением посмотрел на отвратительное чудище, полурусалку снизу и полукошку сверху, чей торс был размером с человеческий… И всё понял.
— А-а-а, — прорычал он, — поганый пёс таки жив! Насколько потрудилась, настолько превратилась, Калисто! О! Такой нечисти не видел даже я ещё. Вот и живи так. Не видеть тебе моря! В подземелье!

Аскольд действительно был жив, правда, ему отдавило задние лапы, но дед Филипп перевязал их, жгуты остановили кровь, и пес сразу ожил. Теперь Мартине хотелось рассказать короткую историю этой нелепой беды, но после первых же слов дедушка заметил припухшие ранки на ладони Мартины и понял всё. Дальше он слушать не мог. Взял старое ружьё и вышел. Всю дорогу до замка он без конца повторял, как заклинание, слова: «Только Глот может спасти девочку. Я заставлю его». Он шёл как сомнамбула² и очнулся только у входа в подземелье. Очнулся, но не остановился. Ни секунды не раздумывая, спустился вниз и загрохотал каблуками по подземным переходам.

Глот в это время сидя спал в своем любимом кабинете — бывшей пыточной камере. Он был сыном дьявола, но уживался с распятьем, святыми мощами, испанским сапогом³, дыбой и прочими «христианскими» атрибутами иезуитов. Он никогда не пользовался ими, да и не было нужды. Неуверенность, страх, смятение, сознание собственного ничтожества или ненужности — вот арсенал его средств, действующих медленно (Глот любил растягивать удовольствие), но не менее губительных и страшных, чем пытки изуверов. А эти, теперь уже реликтовые⁴ безделушки, лишь наводили «сладкие грёзы». Ему мерещились стон жертв, сопенье палачей, и Глот по-детски улыбался и засыпал.

В этот день Глоту почему-то долго не спалось, а заснув, он увидел себя в маске палача и жертву — Филиппа, руки которого были за спиной привязаны к дыбе. Палач тянул за веревку, та лопалась, как истлевшая сеть, один раз, второй, третий. Он хватался за щипцы, подносил их к огню, и тут же пламя гасло, а Филипп стоял и грозно повторял: «Ты пришел испугать мою внучку? Уйди, Глот». Палач опять протянул щипцы к огню, и пламя на мгновение охватило их концы. Глот быстро поднес их к своим губам, чтобы попробовать, не нагрелись ли, и проснулся от прикосновения холодного металла. Только это были не щипцы, а стволы ружья. Над ним стоял Филипп и грозно говорил:
— Сначала ты пришёл испугать мою внучку, а теперь и отравить. Противоядье, Глот! От заряда кабаньей картечи в рот тебе не поможет дьявол и вся морская нечисть. Противоядье, Глот! Дикий страх смерти сковал и запутал его волшебные силы. Он пытался раздвоить свою тень, чтобы отвлечь внимание Филиппа, а вместо этого создал его тройной мираж. Испугался еще больше и проговорился:
— Аскольд! Аскольд её может спасти.
— Как? — спросил Филипп и отвёл немного назад ружьё.
— Ведь это сын мой. Я, получеловек, сильнее, чем отец мой — дьявол, возненавидел всех. И потому был не способен творить частичное добро, то самое, что лишь для пользы зла. Я всех губил и даже тех, кто душу продал и верно мне служил. Губил себе во вред. А сын мой, мой Аскольд, в нем крови дьявольской всего лишь четверть, с успехом делал то, что я не мог — частичное добро для пользы зла. Русалке вылечит раздробленную руку, поправит душу негодяю — вернет ему покой настоем трав. Глот увидел, что рассказ отвлек Филиппа. Собираясь с мыслями и силой, торопливо продолжал:
— Но вскоре стал несносен. Он постоянно творил добро, хоть был на службе зла, и сам перерождался. Тогда я сделал его псом и посадил на цепь, чтоб обозлить… Чтобы возродить былую злобу, он должен был есть хлеб, который отнимали у голодных, но он не ел и таял на моих глазах. Глот говорил, возбужденно размахивая руками, и Филипп не заметил, когда тот искусно создал руку-тень. Свободной же рукой Глот взял железный прут и что есть силы обрушил его на Филиппа. Тот успел только отклониться, и поэтому удар пришёлся по плечу, а не по голове, упал и потерял ружьё. Глот теперь стоял над ним, уткнув стволы в подбородок Филиппа.
— Ну что, интересную историю услышал, дед? Только жаль, конца ты не узнаешь. Кабанья картечь не для меня. А нечисть погибает лишь от козней своих, коль не умеет строить их. Знай, хотя теперь тебе наука эта ни к чему. Если верующий — помолись, вон на стене распятье. В этот миг страшная тень метнулась за спиной Глота. Он успел повернуться и выстрелить в Калисто, но и она вонзила зубы в бок мерзкого получеловека. Глот отвалился к стене и стал стирать синеватые капли яда, но было поздно. Он быстро умирал, и также быстро умирала Калисто, превращаясь из чудища в прекрасную русалку. Филипп тогда не понял, что это означает. И лишь когда с трудом добрался на следующий день домой, смог осознать причину превращения. Смог, потому что увидел свою внучку, её изумрудные глаза, волосы, как блеск холодного песка, и сильное, как сосна, тело… А рядом с ней юношу — Аскольда.

²Сомнамбула — человек, который во сне совершает привычные действия.
³Испанский сапог – приспособление для пыток.
⁴Реликт — пережиток минувших эпох.

Новая формула для Русской идеи: «Брат’2»

«Честь, самоотверженность, ощущение великой миссии, чутьё на долг – эти традиции способны сплотить вокруг себя поток существования целого народа, они позволяют претерпеть это время и достичь берегов будущего».

Освальд Шпенглер

В начале 19 века в Европе поэзия была королевой искусств – даже газета «Файненшел Таймс» публиковала стихи в каждом номере. Гёте, Байрон, Пушкин раньше, чем философы и учёные, почувствовали грядущие перемены и вещали «из будущего». В сегодняшней России музыка и кино заняли соответствующую нишу, они теперь «отбрасывают тень будущего» (П.Б. Шелли). Соединив самые яркие и самые типичные для русского рока песни в монументальную видео-панораму, Алексей Балабанов нанизал на неё фабулу из современной русской сказки о похождениях Данилы добра-молодца.

Почему же и душа пресыщенного космополита из русской провинции, и несмышлёного отрока в майке от Nike откликается на киноленту, где всё потрясает своей неправдоподобностью? Как и в «любой нынешней фильме» в «Брате» ругаются матом, убивают без счёта, насилуют и читают назидательные мантры над жертвой, обезумевшей от страха. Однако образы этой картины не исчезают вместе со светом погасшего экрана и живут в воспоминаниях не один день, больше того, западают в сознание (или подсознание?). Вне зависимости от степени мастерства авторов, популярности или способности стать культовой лентой, «Брат’2» может сыграть с нами раблизианскую шутку и /или породить самосознание новой культуры.

Было бы большим упрощением списывать успех главного героя на обаяние актёра, а успех фильма на изощрённый подбор даже не актёров – персонажей и режиссуру. Почему романтика «идейного киллера» очаровывает зрителя вопреки логике добропорядочного гражданина? Что это? Тоска по нормальной жизни в здоровом обществе, где мерзавец, будь то финансист, трамвайный хам или сутенёр, получает воздаяние от «правосудия» неотвратимо и быстро? Возможно, но тем не менее, на следующем уровне объяснения придётся уже говорить о том, что Балабанов, создал народную сказку всем законам жанра. В ней добрый герой на пути к заветной цели своей порядочностью и обаянием приобретает друзей, которые пригодятся ему в трудную минуту (“Ben, I need help”). Попутно он,  как Персей от дракона или Иван-царевич от нехорошего колдовства спасает красавицу, которая предстаёт то  в образе «лягушки-царевны» из трамвайного депо (Брат’1), то скинхеда (Брат’2). Лев Толстой писавший  глупые страшилки для самых маленьких,  крёстные отцы «Дяди Стёпы»,- все они знали, что сказка – это самая надёжная прививка для системы ценностей и традиционных, и революционных.  Ничто так гулко не отзывается в наших душах, как мелодия детской грёзы, потому что только в детстве можно перешагнуть через реальность и сразу обрести мечту. Однако сам по себе сказочный паттерн, даже заполненный легко узнаваемыми персонажами, не в силах притязать на символ – гештальт новой культуры. Для этого он должен обладать архетипическим образом, желательно величественным, как чаша Грааля, сильным и простым, как слово евангелиста. Значит, нужен символ, легко обретающий точную словесную форму. Давайте ещё раз послушаем с этой точки зрения рассуждения Данилы Бодрова.

Вот скажи мне, американец, в чём сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда, тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего? Ты сильней стал? Нет, не стал, а тот, кого обманул – за ним правда. Значит, он сильней. Да?

«Сила в правде» — вырежьте эту идею, растворённую в каждом кадре фильма, и он превратится в рядовую русскую чернуху. Развитие этой вроде бы незатейливой мысли в «Брате’2» и приводит нас к новой формуле Русской идеи.

Её не стоит называть национальной. Русский этнос никогда не был и не будет нацией. Грузин Меладзе, еврей Розенбаум не обрели бы популярность, если бы не имели русской души, а русский рок постигла бы судьба французского heavy-metal, если бы он не апеллировал к новой русской душе. Стало быть, она есть и  «её нужно только вербализовать». Это и сделал «Брат», в этом его открытие и откровение. Бесплодные попытки политиков от «РНЕ до КПРФ и далее» сформулировать русскую идею объясняются, как минимум, двумя причинами. Во-первых, они искали её в прошлом – в биологическом и социокультурном «генофонде нации», забыв, что сами недавно констатировали факт его уничтожения. Они до сих пор не отдают себе отчёта в том, что угро-славянская кровь, именуемая русской, никогда не проливалась за нацию. «За веру, царя и отечество», «за Сталина и компартию», но только не за нацию. Такие оговорки не бывают случайными, и это не подмена понятий: нельзя проливать кровь за то, чего нет. Во-вторых, они «искали» русскую идею не в то время – тогда, когда ни русская душа, ни идея ещё не появились. Их не было ни в середине 90-х, ни, тем более, в конце 80-х. Старая душа давно уж умерла, «как завещал великий Ленин», а новая ещё не появилась. Теперь есть её зародыш, а его симптомы – вторая волна Русского рока, Вторая Чеченская война и «Брат’2».

Лишь во второй половине 90-х гг. произошло, казалось бы, невозможное: русские смогли полюбить Россию не за величие, неважно, мнимое или реальное, великодержавное или культуртрегерское, а за её беды, унижения, боль; полюбили и приняли вместе с грязью и пороками. Главное – молодые приняли всю Россию, такую же страшную, как и они сами, приняли всю – а не её заретушированный образ. Не потому ли завороженно, как по посетители клуба «Метро» в фильме, люди слушают  «Би-2» и принимают полковника из времён холодной войны, «которому никто не пишет» и «которого никто не ждёт», а ДДТ влюбляется в Родину-уродину. В душе сексуальной бестии «Любочки с ленточкой в косе», благодаря рок-группе «Машенька и медведи», рождается любовь вселенских масштабов (песня «Земля»). Кажется, что режиссёр и рок-музыканты прожили всё это, пропустили через себя и показали нам. Без них я бы прошёл мимо самого яркого события в Русской истории, случившегося во второй половине 90-х – реинкарнации русской души в новую русскую культуру. Осталось выписать скрижалями цитаты из фильма и озаглавить их: «Новая формула для Русской идеи».

«Сила не в деньгах, а в правде». В переводе на язык социальной теории это означает следующее. Создание Российского общества и экономики обеспечивается не столько инвестициями (без долларов даже Данила-молодец не сможет добрые дела творить), сколько новой, не западной моделью поведения экономически и политически мобильного населения, для большинства из которых, возможно, сила действительно в правде. Важно увидеть, как она ими понимается. В «Брате’2» “правда” внешне напоминает традиционную для русской истории систему ценностей. «Я Родину люблю» отвечает Данила русскому таксисту в Америке, а Даше-Мерлин, заряжая обойму пистолета, поясняет:
Я узнал, что у меня
Есть огромная семья.
И тропинка, и лесок,
В поле – каждый колосок.

Речка, небо голубое – 
Это всё моё, родное.
Это родина моя,
Всех люблю на свете я.
В сказке случайных слов не бывает, а если так, то в стишке, как и в идеологии обоих фильмов, легко прочитывается и стойко-христианский идеал вселенской любви, и местная привязанность (local attachment) в ранге ностальгии, а значит, мы сталкиваемся не с государственнической, а языческой (читай народной) любовью к Родине.

Второй компонент Даниловой «правды» сформулирован так же просто: « Русские своих на войне бросают». Не важно, что это правило существует не только у русских, но и у американских, израильских, афганских и прочих «лордов войны». Важно, что из профессионального кодекса чести «диких гусей» герой превращает этот лозунг в ключевой элемент общей социокультурной системы ценностей. Будто бы и здесь всё традиционно. Эта фраза, например, может быть поставлена в одном ряду с рассуждениями волжского купца-воротилы из «Бесприданницы».

Вожеватов. Лариса Дмитриевна, … и рад бы, я ничего не могу. Верьте моему слову!
Лариса. И у тебя тоже цепи?
Вожеватов. Кандалы, Лариса Дмитриевна.
Лариса. Какие?
Вожеватов. Честное слово купеческое.

Всё поведение Данилы демонстрирует нам нечто подобное: самые надёжные обязательства – это те, которые добровольно возлагает на себя человек, которые не требуют незримого присутствия государства-посредника в виде бесчисленных пунктов контракта, подписанного партнёрами. Однажды Отто фон Бисмарк, обращаясь к депутатам немецкого парламента, сказал: «Господа, вместе мы сможем противостоять всему миру». У Данилы нет столь же влиятельной аудитории, он он смог бы с той же мерой ответственности адресовать эти слова любому, кто случайно оказался с ним рядом и готов идти до конца, включая дешёвую, мерзкую проститутку. Новизна Даниловой философии в отказе от государственнических (Бисмарк), сословных (купцы Островского) и любых других критериев отбора, «свой» — это тот, кто оказался рядом и повёл себя как порядочный человек по отношению к герою. Принятие, любовь, терпимость Данила распространяет на всех. Поэтому в националистической по форме фразе («русские своих на войне не бросают») слышится новозаветный космополитический голос апостола Павла: «нет эллина, нет иудея, нет ни мужского пола, ни женского…». Это принцип team – work, возведённый в степень ценностного абсолюта.

Третья правда, за которую Данила без колебаний отправит на тот свет любого – это безграничная любовь к отцу, которого олицетворяет старший брат. Герой готов простить ему все полярные ценностные, экономические, моральные императивы и даже предательство, потому что он старший брат. В русской философии это нечто новое – род и кровь превыше всего. Этого древнего, языческого, ветхозаветного инстинкта ни в России, ни на Западе не смог вытравить никто. Но так осознанно и декларативно эта идея звучит впервые и фокусируется в названии «Брат».
А теперь выстроим ценностную логику фильма по иерархии.
1. Род и кровь.
2. Ценности малой группы, способной противостоять всему миру.
3. Любовь к Родине, основанная только на местной привязанности, а не преклонении перед государством и правом; любовь, основанная на вселенской терпимости к человеку.
4. Добровольные деловые и моральные обязательства как единственный источник и гарантия социальности.

Данила отбирает у государства право третейского судьи, защитника, покровителя и оставляет его за собой в полном объёме, вплоть до высшей меры наказания. Идея справедливости, так сказать, «приватизируется», и в этом, быть может, главное отличие новой России от царской и коммунистической. Впервые естественные права человека на деле, а не на бумаге бессознательно и стихийно ставятся выше общественных и государственных. Это приговор великодержавному патриотизму, это шаг на пути превращения России из государственного территориального образования в целостное социокультурное пространство, прообраз новой Соединённой Евразии на востоке континента.

Род, Родина, Любовь и Правда. Из этой формулы может вырасти только свободное общество.

Поощрение, или Как подарить чувство.

Все когда-нибудь были детьми, и почти все когда-нибудь становятся родителями. Зачем? Что- бы испытать появление собственного чуда? Из небытия, из ничего. Или чтобы продолжить в ребенке себя, пройти в будущее за пределы собственной жизни? Можно легко найти еще с пол- дюжины приятных и возвышенных ответов, однако главным будет один. Ребенок (родитель) и любимый (любимая) – это две опоры всего эмоционального строя нашей жизни. Без них (или хотя бы одной из них) судьба человека искривляется и меркнет. Оттого вдвойне больно, когда отношения с близкими людьми вступают в полосу дрязг и непонимания. Быть может, наши советы помогут решить хотя бы часть семейных проблем, хотя бы — отчасти.

Деньги и Вещи.

Опыт  многих людей говорит, что давать приятнее, чем получать. А уж если есть возможность одарить ребенка, к примеру, за успех, кто ж будет скупиться? Вопрос лишь в том, что давать и что, таким образом,поощрять?Начнем с самого простого – с денег. Я знаю, их дарят. Но при этом стоить помнить, что дар рождает чувство, именно оно остается, «когда съедено варенье». Значит, на самом деле мы дарим не вещи и деньги, а чувства и эмоции. А заодно  получаем их ответно, да  сторицей. Когда мы награждаем деньгами, то помимо чувства благодарности в душе ребенка порождаем кое-что еще, причем как раз таки это «кое-что» и является главным педагогическим результатом нашего дарения.
Чтобы описать этот «бонус», давайте сравним 5000 рублей с велосипедом, подаренным за те же деньги. Получить такие деньги приятно, но чувство благодарности  может  не дожить даже до момента их растраты. Покупки, сделанные на ваши деньги, — это уже не ваши, а его (ребенка) покупки, ибо в них вложена его, а не ваша фантазия, его прихоть и воля. Получая же велосипед, ребенок обретает не конструкцию из дюралюминия, пластика и резины, а удовольствие от красоты вещи, ощущения скорости, умения управлять, преодолевать препятствия и кучу других положительных эмоций. Это не осознается, но в подсознании срабатывает каждый раз, когда начинается движение. Поэтому, размышляя о подарке-поощрении, усложните формулу сомнений. После ответа на вопрос «что дарить?» обязательно спросите себя «какую эмоцию я подарю с этой вещью?»
Коробка дорогих конфет «из супер-шоколада с воздушным рисом от лучшего кондитера из Швейцарии» не оставит следа в подсознании ребенка, если он любит дешевые леденцы, «а шоколад пачкается». Кстати, о «вкусненьком». Поощрение едой является одним из самых сильных методов воздействия – хороший поступок начинает отождествляться с удовольствием и насыщением.
А еще вместе с хорошо подобранной вещью ребенок получит символ вашей любви, ибо с момента дарения подсознание будет нашептывать ему: «Они (родители) знают мой вкус и дарят то, что нужно, потому что я им не безразличен, потому что любят».

Теперь вернемся к деньгам. Избави вас бог написать прайс-лист хороших/плохих деяний! Например, такой:

Двойка…………………… штраф  50 рублей.
Тройка…………… …поощрение  10 рублей.
Четверка ………………….. …… 50 рублей.
Пятерка ………………………..100 рублей.
(Расценки «взяты из жизни»)

Это уже не поощрение, а «зарплата за нелюбимую работу» (учебу). Таким образом, деньги блокируют развитие внутренних и социальных мотивов к учебе, (спорту, нравственным поступкам и т.п.), развивают алчность и цинизм. В далекие 70-е гг., старшеклассник, поощряемый таким способом, однажды сказал: «Придется учить историю, а то  в субботу на алкоголь не хватит».
Помните, что наше подсознание — «простой парень», для него шелест туалетной бумаги не отличается от шелеста купюр. Оно подвержено только влиянию  инстинктов, сильных мыслей и эмоций. Значит формула поощрения не столь уж и сложна. Это вещь (лучше красивая), которая соответствует вкусам и потребностям ребенка (1), которая вызывает позитивные эмоции в процессе долговременного использования (2). Второе слагаемое этой формулы призывает нас быть особенно осторожными. Компьютерная «стрелялка» с «эстетикой» крови и насилия, подаренная вами, будет проецироваться на вас его (ребенка) подсознанием.  Такую же службу исполнит диск с музыкой в стиле hard-rock, «фильм-ужастик» и т.п. Подсознательно ребенок будет ассоциировать с вами негативные эмоции, которые приносит полученный от вас подарок.

Чувства.

Существует еще один способ влияния на детей, который будто бы  не имеет отношения к деньгам – нематериальное поощрение. Оно занимает наивысшую позицию в иерархии поощрений. Занимает потому, что вместо вещи объектом дарения становится нечто из ряда вон выходящее: ландшафт и человеческие отношения. Это может быть поездка за город (обставленное не как рядовое, а праздничное событие) или в город Галич, Белозерск, Петербург, прогулка или пикник в ландшафтном парке, поход в детский парк, ресторан, совместная игра. В последнем случае важно, чтобы игра нравилась не только ребенку, но и родителю. Этот тип поощрений скрывает финансовый аспект и преподносит эмоцию как дар «в чистом виде». И пусть вас не смущает тот факт, что порою после 13-14 лет отпрыска отправить в поездку лучше без родителя. Поверьте, это все равно зачтется на ваш счет.
Последний из известных нам приемов нематериального поощрения – изменение статуса ребенка в семье. Этот ресурс, при первом приближении, лишен привкуса «презренного металла», и кажется, что его можно черпать из ничего. Действительно, разве не происходит изменение статуса ребенка в течение его жизни само собой и неизбежно? Сметливому родителю остается  лишь обставить это как дар. Например, торжественно за праздничным ужином заявить: «С сегодняшнего дня ты будешь наравне с нами принимать решение о покупках (игрушек, еды, одежды, обуви, транспорта и т.п. в зависимости от возраста)». Такое акцентирование значимости ребенка, признание прав его личности тысячи крат лучше незаметного  «вползания» в права или, хуже того, их завоевания. Будет еще лучше, если поводом для провозглашения станет поступок ребенка, символизирующий его взросление и способность к принятию взвешенных решений. Сюда же относится расширение сферы самостоятельных действий с санкции родителей, затем без нее.
Таким образом, иерархия поощрений, созданная во время мозгового штурма на совещании учителей «Магистра», выглядит так:

Изменение статуса ребенка
Ландшафт, Отношения и Чувства
Вещи
Вкусненькое
Деньги