Грядунова Ксения Андреевна
Выпускница Орловского государственного университета: филологический факультет (по специальности Учитель русского языка, литературы и английского), а также факультет иностранных языков (по специальности Переводчик в сфере профессиональной коммуникации (французский). В 2013 году окончила факультет «Иследования в области педагогики и образования» (Conception Interventions et Recherche en Education et Formation — CIREF) Реймского университета (Universite de Reims Champagne-Ardenne). С 2011 года – преподаватель лицея Магистр. 2011-2012 года — редактор лицейского альманаха «Время странствий». Профессиональная деятельность: преподавание литературы и русского языка.
Проблемы образования. Филипп Мерьё
Поколение мутантов.Мишель Серр
Интернет-образование. Марсель Гоше
Нужно ли, чтобы дети любили читать? Эвелин Шармо
Филипп Мерьё о проблемах образования
Предлагаем Вашему вниманию интервью с известным французским ученым и писателем, специалистом в области воспитания и педагогики профессором Филиппом Мерье, в котором он раскрывает природу основных проблем современной системы образования.
Вы утверждаете, что удовольствие познания остается фундаментальным актом процесса обучения. Всегда ли это было так?
Не бывает серьезной интеллектуальной деятельности без чувства удовольствия. Те, кто получил образование и открыл мир знаний, испытывали удовольствие от обучения. Это они развивают и передают знания другим. Образование невозможно без открытия радости процесса познания. Итак, почему же сегодня это стало проблемой? Марсель Гоше очень хорошо объясняет это в своей книге. Мы живем в эпоху грандиозных антропологических изменений: в течение тысячелетий люди страдали от своего тела и воспитывались духом. В наши дни тело – это место удовольствия. А для большинства детей и взрослых обучение становится источником трудностей и даже страданий. Грубо говоря, школа вынуждает учеников взяться за ум, когда они только и ждут, как бы взять быка удовольствия за рога. Мы живем в мире, где радость тела доведена до предела, со всеми возможными приспособлениями, которые наносят массированный удар по интеллектуальному удовольствию. Отсюда насущная необходимость для педагога — поставить «удовольствие от обучения» на передний план и сделать его основным рычагом демократизации школы. Конечно, всегда были те, кто испытывал удовольствие от учебы. Это касалось обществ, где она воспринималось как форма развития, как путь к творениям человеческого духа. Конечно, это было нечто, доступное меньшинству, но, помимо всего, нечто такое, к чему всеми силами стремились. Сегодня же то, что Бернар Стиглер называет «инстинктивным капитализмом», толкает людей потреблять всё больше и всё быстрее. Обучение таким образом воспринимается как помеха получению моментального удовольствия, так что те, кто не знает, какие сокровища удовлетворенности заключены внутри познания, могут пытаться обойтись без них.
В некоторых учебных заведениях быть лучшим в классе — это своего рода ущербность. Ум и знания клеймят позором. Школа больше не воспринимается как путь к успеху?
Обещание школы, которое было провозглашено республиканской элитой, – «работай, и ты придешь к успеху, ты будешь востребован обществом» — со временем стало эфемерным. Все исследования показывают, насколько сегодня школа старается уменьшить неравенство. Мы понимаем, что в таких условиях интеллектуальные усилия, которые она требует, будут обесценены.
Почему унижают хорошего ученика, считают его посмешищем? Конечно, потому что он подчиняется правилам школьного учреждения, которое достаточно скомпрометировано. И еще потому, что его товарищи не верят больше в ценность учебы и интеллектуальной работы. С этой точки зрения интересно сравнить поведение девочек и мальчиков.
Первые имеют лучшие результаты, так как в большинстве своем гораздо усерднее трудятся и воспринимают учебу более серьезно. Вторые же – в особенности «трудные ученики» — переживают необходимость подчиниться правилам как унижение: по их мнению, они так серьезно проиграли, что не нужно больше играть.
В некоторых случаях они даже развивают агрессивное поведение, но это не значит, что мышление, слово и дискуссия оказываются вне закона. Вот что вызывает беспокойство в контексте разговора о школе и демократии. Вот перед чем школа не должна пасовать.
Школа движется к утилитаризму. Родители и дети, не станут ли они просто потребителями услуг?
Для меня школа это не сфера услуг, это общественный институт. А ценность института не измеряется (или хотя бы измеряется не только этим) удовлетворенностью участников: оценка института связана с его возможностью претворять в жизнь определенные принципы.
Еще одно, что делает школу ценной, – это возможность воплощать идею права на образование для всех: школа по принципу справедливости должна предоставить каждому ученику средства и материалы, которые помогут понять мир и обновить его. Она должна помочь каждому открыть удовольствие от обучения и радость понимания, без которых не возможен успех в школе, без которых немыслимо налаживание дискуссии и формирование гражданина демократической страны.
Между тем мы прекрасно видим, что, как и медицина и право, школа переживает период деинституализации. Каждый утверждает важность удовлетворения его личных устремлений, даже если это нанесет ущерб коллективному проекту. И это тем более верно, что этот коллективный проект никак не представлен на политическом уровне в достойной форме; нет даже ясного педагогического курса, который мы могли бы реализовать для общего будущего. Вот почему критика индивидуализма «школьных потребителей» ни к чему не приведет: гораздо лучше предложить им школу с сильным стремлением, к которому можно было бы присоединиться и которое вдохновляло бы; со стремлением, в развитие которого хотелось бы вкладывать свои силы.
Потребительство – это позиция детей или родителей?
Это поведение, которое широко распространено среди всех. Поведение, во многом сформированное нашей системой оценивания как методом отбора. Некоторые учителя используют ее невольно. Например, когда они реагируют так, как если бы хорошие оценки и наказание были единственными средствами мобилизации внимания и усилий детей. Или когда они дают понять детям, что ценность полученных ими знаний определяется возможностью их моментального применения за пределами школы. Объясните-ка ученику начальной школы, что научиться вычитать важно, потому что он сможет проверять сдачу, когда делает покупки…. Разумеется, это так, но это не может быть единственным средством пробуждения его желания изучать математику, потому что таким образом в конце концов уничтожится важнейший аспект обучения — получение удовольствия от знания и понимания. Это снижает ценность знания до оценки его минутной полезности. Вот почему так необходимо заново осознать вопрос об удовольствии от обучения и поставить удовольствие в центр педагогической деятельности.
Что необходимо сделать, чтобы этого достигнуть?
Это не так просто, так как давление довольно существенно. Часто сам ребенок спрашивает: «Зачем это нужно?». И мы должны ему показать, что это нужно прежде всего для того, чтобы чувствовать себя умным. Мы должны показать, что ценность знаний не сводится только к их немедленному использованию в практических нуждах, но заключается в их «вкусе», в том, что они дают нам возможность более ясно увидеть себя и мир, в котором мы живем; в удовольствии, которое мы извлекаем, собирая воедино хаотично разбросанные факты; в радости выхода их нашего психологического хаоса к мысли и пониманию. В получении доступа к различным средствам, концепциям, моделям и теориям….. В получении удовольствия от знакомства с шедеврами, которые нас соединят с другими людьми…
Передача культуры под угрозой во Франции?
Так как утилитаризм сегодня имеет огромное влияние, а школа не претендует больше на роль социального лифта, в обществе, где господствует неуверенность в завтрашнем дне и массовая безработица, наши утверждения о «полезной работе» выглядят смешно. Я знаю, что многие переживают это как катастрофу, но думаю, что нужно, наоборот, воспринимать это как вызов, ответом на который станет формирование новых отношений со знанием и перемещение в центр образовательной системы удовольствия от обучения. Именно поэтому я ратую за школу, которая не отказывается от серьезных культурных амбиций. За школу, взявшую на себя груз тех вопросов, которые задают все дети и подростки: о жизни, о любви и смерти, о бесконечности и неизвестном, о происхождении мира и опасностях, которым он подвергается. Конечно, речь не идет о том, чтобы заменить знания туманными дискуссиями или удариться в психологию. Тем более речь не идет о том, чтобы отказаться от требований строгости, точности и правды, базисных принципов института образования.
Речь идет о том, чтобы войти в знания через культурологическое восприятие, одновременно прислушиваясь к тому, что отзовется в учениках, и позволяя им понять себя и мир. Речь идет о том, чтобы обращаться со знаниями как с «шедеврами» в самом высоком значении слова и приближаться к ним через их историю, понимая (насколько это возможно) смысл их появления.
Речь идет о том, чтобы выучится пониманию и научиться учиться. Научиться понимать и уметь получать от понимания удовольствие: в этом всё.
И не говорите мне, что это прерогатива избранных, что эти культурологические вопросы интересуют меньшинство! Это неправда! Все ученики, даже самые слабые, способны мобилизоваться под впечатлением от творений культуры, так как это то, что отсылает их ко всему, формирующему их человеческую сущность.
А если мы оставим детей наедине с этими вопросами, мы отдадим их во власть рынка, кинем в руки опаснейших мистификаторов. У нас есть задача: позволить им понять, что интеллектуальное усилие, которые мы просим их совершить, поможет достигнуть большего удовлетворения, чем «льготные проекты» демагогов.
В книге вы пишете, что преподавание — это «невозможная» профессия. Почему?
Еще Фрейд говорил, что психоанализ, образование и политика – три невозможные профессии. Действительно, реализация этих профессий невозможна без согласия тех, кто их осуществляет. Я не могу учиться вместо кого-то. Это огромная трудность в профессии учителя: я не могу создать настолько идеальные условия, чтобы привлечь кого-то к образовательному процессу. И я никогда не прекращаю их создавать, эти условия. Только ученик учится. Но он не может этого достигнуть без меня. И я должен сделать всё возможное, чтобы он получил знания. Но я не могу сделать это без него.
Как донести до молодежи глобальные знания, если они живут в реальности моментального реагирования?
Психологи сходятся на том, что ребенок от рождения обладает «детским нарциссизмом»: он хочет удовлетворения всех своих потребностей. Задача педагога — научить сопротивляться мощной силе инстинкта. Педагог должен помочь ослабить хватку, создать зазор между инстинктивным импульсом и действием, чтобы дать пространство мысли. Стоит перечитать Януша Корчака, потрясающего педагога, на мой взгляд: по его мнению, учитель никогда не должен тут же реагировать: ни удовлетворять желание ученика, ни категорично отказывать в том, что ребенок просит. Лучше сказать ему: «Давай дадим себе время для того, чтобы решить. Нужно подумать об этом, продумать возможные последствия, подумать о ценности того, что ты предлагаешь». Именно в этом контексте не стоит сомневаться в необходимости установления ограничений, которые позволят родиться мысли и истинной свободе.
Вот почему роль школы и образования в целом – научить детей находить время подумать, время получить необходимую информацию; научить обсуждать и формировать свое мнение. Умение создать такую паузу очень важно при формировании гражданина. А часто сами преподаватели бегут впереди времени, впереди программы… Они избегают тишины, хотят деятельности везде и повсюду, деятельности как постоянного состояния. Таким образом мы сами находимся часто в той постойной активности, которая, мне кажется, является худшей составляющей нашего современного общества. Именно этому «активизму» мы должны научить детей противостоять.
Счастье живет в стенах школы?
Счастье в школе – это достигнутый трудом успех. И мы можем прийти к этому только с помощью того, что я описал в книге как «педагогику творения». Это педагогика, которая помогает превзойти себя и создать нечто достойное гордости. Больше всего в системе образования меня раздражает отсутствие требовательности к себе у тех, кто претендует быть ее олицетворением. Они считают, что достаточно ставить оценки, но, если мы довольствуемся фиксированием неудач ученика в процессе учебы, не сопровождая его на пути прогресса и самосовершенствования, это просто абсолютное лицемерие.
Я поддерживаю тех, кто предлагает перенять методики «сопровождения» Средних веков, когда каждого ученика просили создать некий проект, который показал бы уровень его понимания предмета, умение преодолевать возникшие трудности и его способность создать работу, где все это будет продемонстрировано одновременно. Проект показывает, что вызов был принят и ученик может гордиться своей успешной работой. Сегодня большинство учеников не получают необходимой поддержки, чтобы реализовать то, чем бы они могли гордиться. Именно для того, чтобы исправить эту ситуацию, я предложил в 1998 году «Персональные проекты», которые позволили бы ученикам создавать работу в течение длительного периода времени; работу, в которой они могли бы соединить навыки письма, иллюстрирования, работы с источниками, классификации, моделирования…. Таким образом согласуются усилия и удовольствие: когда ученик знает, что он развивается, так как он преодолел трудности, когда его работа помогла ему узнать и понять что-то, когда его понимание прошло проверку реализацией.
Но как работать с детьми, у которых нет мотивации?
По поводу мотивации мы часто слышим: «Он не достигает успеха, потому что не мотивирован». Необходимо перевернуть эту формулировку. Чаще всего ученик не мотивирован, потому что мы не помогали ему должным образом достигнуть успеха в чем-либо, чем он мог бы гордиться. Нет ничего более демотивирующего, чем неудачи.
Некоторые дети так привыкли к неудачам, что делают их как бы своей обязанностью, потому что уже не представляют, как существовать по-другому. Для таких учеников лучше взять на себя ответственность за провал, чем пытаться победить и не преуспеть в этом. Такой путь менее унизителен. Именно поэтому лучшей поддержкой ученику будет помочь достигнуть в работе успеха, объединившись с ним и позволив ему превзойти самого себя. Вся система образования должна быть направлена на это, чтобы каждый ученик мог сделать лучшее, на что он способен. Нет ничего более разрушительного, чем невозможность хотя бы иногда испытывать гордость за сделанное.
Мишель Серр о «поколении мутантов»
Трудно спорить с тем, что наступивший век – век глобального кризиса. Западные исследователи пристально следят за происходящим, стараясь понять зарождающуюся реальность.
Изучить новый мир означает, прежде всего, изучить ребенка. Французский ученый, профессор наук Мишель Серр размышляет о новом поколении в своей книге «Мальчик-с-пальчик» и делится своими мыслями в интервью, которое мы предлагаем вашему вниманию. Каким же Серр видит недалекое будущее? Падет Национальная библиотека, станут неясными все современные тексты, устареют правила и нормы, исчезнет культурная идентичность…. Процесс образования пропасти между Мальчиком-с-пальчиком и человеком прошлого видится исследователю естественным и даже продуктивным для человечества.
Но так ли нов «новый человек», чтобы отринуть старую мораль и раз и навсегда забыть старые источники знаний?.. Не первый раз у человечества кружится голова. Ренессанс, Просвещение…. Даже «декадентский» двадцатый век не удержался от вечной идеи «коренного перелома». Экзистенциализм. Ницше. Каждый стык эпох поднимает со дна коллективного «я» архетипную мечту человечества, идею обновленного и великого Homo Sapien, идею, частично оправданную и одновременно так печально известную….
Есть и иные точки зрения. Например, Филипп Мерье, известный педагог и профессор, в своей лекции «От ребенка-потребителя к ребенку-гражданину» размышляет о ситуации немного в другом ключе. Мерье пытается выстроить концепцию преемcтвенности, а не разрыва, которая , возможно, тем более необходима в условиях резких изменений.
Кто же встретит новую эру: мутанты или развитые существа? И каким путем нам избегнуть первого варианта? Возможно, размышления известного исследователя помогут яснее увидеть картину будущего, а выбор останется за каждым из нас в отдельности – как это и было от века.
«Мальчик-с-пальчик, поколение мутантов»
Философ и историк наук Мишель Серр утверждает, что необходимо быть снисходительными к молодым, так как они всё вынуждены конструировать заново в совершенно изменившемся из-за новых технологий обществе.
Мишель Серр, выпускник Высшей нормальный школы и Морской школы, увидел весь мир прежде, чем объяснить его студентам. Мишель Серр — историк наук и философ, давний друг Мишеля Фуко, с которым они создали Университетский экспериментальный центр Венсенна (Centre universitaire de Vincennes) в 1968 году; он также последовал за Рене Жираром в США, где ученый преподает уже более 80 лет. Этот воинственный академик, не похожий на всех остальных, всматривается в изменения мира и человека своими доброжелательными голубыми глазами. Его любимая тема — молодое поколение, которое растет в изменяющемся мире, чьи трансформации сравнимы разве что изменениями в эпоху заката Античности. Планета изменяется, и новое поколение тоже, это поколение вынуждено все изобретать заново. «Будем снисходительны к ним, они мутанты», — умоляет Серр, при этом довольно жестко отзываясь о своих сверстниках и поколении своих детей, которые оставили западную цивилизацию без присмотра.
-Вы утверждаете, что родился «новый человек». Кто же он?
-Я окрестил его Мальчиком-с-пальчиком за его умение отравлять смс, используя один палец. Это ученик, студент сегодняшнего дня, который переживает цунами изменяющегося вокруг мира. Мы живем сейчас в период серьезнейших перемен , который сравним разве только с завершением эпохи Античности или Ренессанса. Наша западная цивилизация уже пережила две грандиозные революции: переход от устной речи к письму, а потом от письма к книгопечатанию. Третьей, столь же значительной революцией, стал переход от книгопечатания к новым технологиям. Каждая из этих революций сопровождалась грандиозными политическими и социальными изменениями: например, во время перехода от устной речи к письменной сформировалась педагогика. Это были точно такие же периоды кризиса, как и сейчас. Финансы, политика, школа, церковь…. Назовите хотя бы одну область, которая бы не переживала сейчас кризис! Ее нет. И все это ложится на плечи Мальчика-с-пальчика, так как институты, полностью устаревшие, не успевают за временем. Они, молодые, должны приспособиться ко всем поворотам гораздо быстрее, чем их родители и бабушки-дедушки. Это, поистине, метаморфоза!
-Эта мутация, когда она началась?
Думаю, важный поворот совершился между 1965-75 годами с отрывом от деревни, когда природа, мать-природа, стала нашей дочерью. В 1900 года 70 % французов работали на земле, сейчас – не более 1%. Жизненное пространство изменилось, а вместе с ним трансформировалось и «бытие-в-мире», которое Хайдеггер считал неизменным. Деревня, место тяжелой работы, стала местом каникул. Мальчик-с-пальчик знает природу только как пасторальную картинку, для него это пространство развлечений, туризма, которыми он и должен озаботиться. Будущее планеты, окружающей среды, глобальное потепление…. Все изменилось и над всем угроза…
Возьмем пример из языка, который всегда является индикатором культуры: не так давно абитуриент Высшей нормальной школы (прим. пер.: Высшая нормальная школа — одно из самых престижных высших учебных заведений Франции, для поступления в которое необходимо по окончании лицея проучиться несколько лет в специальных подготовительных классах («les classes préparatoires»), чтобы затем пройти строгий конкурсный отбор) анализировал текст 19 века, который повествовал о жатве и пахоте. Несчастный не знал ни одного слова! Мы не можем наказать его за это, потому что он Мальчик-с-пальчик, не знающий ничего кроме города. Но ведь это не причина считать его менее хорошим, чем предыдущие поколения. Мы должны спросить себя, что такое знания и их передача детям.
-Очень важный вопрос для родителей и педагогов: что передавать из поколения в поколение?
Мальчик-с-пальчик не говорит на моем языке. Их язык богаче. Я в этом убедился во Французской академии, где, начиная с эпохи Решелье, почти каждые 40 лет публикуется словарь французского языка. В ушедшем веке разница между двумя изданиями составила 4.000-5.000 слов. Между недавним и последующим выпуском эта разница составит примерно 30.000 слов. Такими темпами наши потомки очень скоро будут так же далеки от современного языка, как мы – от старофранцузского.
То же происходит во всех других областях. В прошлом поколении профессор Сорбонны передавал новому поколению почти 70 % того, что он узнал на той же самой студенческой скамье 20 или 30 лет назад. Сегодня 80 % того, что выучил когда-то профессор, устарело. А для передачи 20 оставшихся процентов профессор перестает быть обязательным и незаменимым элементом, так как мы всё можем узнать, не выходя из дома. Я нахожу это потрясающим. Когда у меня в голове есть пару поэтических латинских строк, я печатаю несколько слов и появляется всё: поэма, Энеида, том 4…. Только представьте, сколько времени понадобилось бы, чтобы найти все это в книгах! Я больше не бываю в библиотеках. Университеты переживают сильнейший кризис, так как знание, ставшее доступным повсюду и в любое время, утратило прежний статус. Следовательно меняются и отношения между учеником и преподавателем. Лично меня это не беспокоит. За 40 лет преподавания я понял, что мы передаем нашим студентам не информацию, а себя. Это единственный совет, который я могу дать своим преемникам и даже родителям , –оставайтесь собой. Но это не так легко – быть собой.
— Вы говорите, что институты устарели?
Вспомните Доменека, который так плачевно провалился в своей затее натренировать команду Франции для международного футбольного кубка. Не стоит его упрекать в этом. Нет больше учителя, нет главы партии, нет руководителя, который знает, как создать команду.Доменек опередил свое время. Необходимы серьезные реформы во всех институтах, но проблема в том, что те, кто их торопит, еще влачатся в стадии перехода, сформированной давно исчезнувшими моделями.
Пример: мы построили Национальную библиотеку тогда же, когда появился Интернет. Высокие башни на берегу Сены заставляют меня вспомнить обсерваторию, которую сконструировали махараджи недалеко от Дели, в том время как Галилей уже разработал телескоп. Сейчас остались лишь следы от той индийской обсерватории. Настанет день, когда останутся лишь следы и от Национальной библиотеки. Что касается политики, то это огромная площадь перестройки: нет больше партий, или блоков, призванных заставлять избирать президентов или идеалы. В 19 веке мы изобрели 1000 политических систем, от марксизма до утопизма. А позже – ничего. Странно, не правда ли? Эти системы стали причиной 150 миллионов смертей, прихода коммунизма, Холокоста, атомной бомбы, вещей, которые Мальчик-с-пальчик не знает, и это к лучшему.
Я действительно думаю, что мир сегодня для нас, европейцев, лучше. Но политика, мы видим это, не дает никакого ответа, она закрыта на учет. У меня тоже нет ответов. Если бы они были, я бы был великим философом. Единственный путь постигнуть все последствия этих изменений – прекратить судить. Идеалисты видят прогресс, брюзги – катастрофу. Я думаю, это ни хорошо, ни плохо, ни прогресс, и катастрофа, это реальность, с которой надо жить. Но мы, взрослые, ответственны за того нового человека, о котором я говорю; и если бы я должен был создать портрет взрослых, он вышел бы нелицеприятным. Нужно очень много доброжелательности по отношению к Мальчику-с-пальчику, так как он вступает в эру индивидуализма, он один в мире. Для меня одиночество – фотография современного перенаселенного мира.
-Культурная принадлежность больше ничего не значит?
Многие века мы переживали свои принадлежности чему-либо, и это как раз то, что порождало катастрофы. Мы были гасконцами или выходцами из Пикардии, католиками или евреями, богатыми или бедными, мужчинами или женщинами. Мы принадлежали приходу, партии, полу…. Во Франции все эти сообщества лопнули, хотя мы и можем еще видеть принадлежность к кварталу или организованное спортивное сообщество. Но это не формирует людей. Я фанат рэгби и обожаю клуб Agen, но это остается развлечением, хорошим поводом выпить пару глотков с друзьями. Что касается интегрированных в это, религиозно или националистически, я считаю их динозаврами. Мой Мальчик-с-пальчик имеет друзей мусульман, южноамериканцев, китайцев, он встречается с ними в классе и на своей страничке в Фэйсбуке. Сколько же времени ему еще нужно будет петь: «…Пусть нечистая кровь пропитает наши поля»?
— Что бы вы ответили тем, что волнуется, видя погружение молодых в виртуальный мир, который создают новые технологии?
В этом отношении Мальчик-с-пальчик ничего не изобрел, виртуальность стара, как мир. Улисс и Дон Кихот были виртуальны. Госпожа Бовари любила виртуально и, возможно, гораздо лучше, чем большинство ее современников. Новые технологии существенно развили виртуальность, но ни в коем случае не создали ее. Действительно новое – это универсальный доступ к человеку благодаря Фэйсбуку, к местам — благодаря GPS и Google Earth, к знаниям – через Википедию. Подумайте, что планета, человечество и культура в кармане у каждого! Какой грандиозный прогресс. Мы живем в новом пространстве. Новая Зеландия здесь, в моем айфоне. Я этим восхищен!
Мы точно знаем, что новые технологии затрагивают совершенно иные зоны мозга, чем книги. Мозг эволюционирует, точно так же, как сделал это когда-то при переходе от устной речи к письму. Что делали наши нейроны до изобретения письма? Когнитивные способности человека не стабильны, и это очень интересно. В любом случае, это мой ответ тем брюзгам, которые обвиняют Мальчика-с-пальчика в отсутствии памяти и способности синтезировать. Они судят с позиций своих когнитивных компетенций, не признавая, что мозг физически эволюционирует.
-Пространство, работа, знания, культура изменились. А тело?
Мальчик-с-пальчик не будет голодать, не будет испытывать жажды, холода и, без сомнения, боли и страха войны в наших широтах. И он будет жить сто лет. Как он может быть похож на своих предков? Мое поколение было сформировано для страданий. Христианская мораль, которая ошибочно трактуется как мораль-страдание, просто подготовляла нас к перенесению боли, неизбежной и обыденной тогда. Это началось еще с Эпикура и стоиков.
Знали ли бы, что Луи XIV , далеко не последний человек эпохи, рычал от боли каждый день своей жизни? Он страдал от геморроя, операция по излечению которого была проведена лишь через 30 лет. Его хирург предварительно провел подобную операцию на более чем ста крестьянах. Сейчас это одно движение скальпеля и 8 дней антибиотиков. Я был последним отказавшимся от анестезии клиентом у своего дантиста. Он не мог в это поверить. Не страдать больше – это потрясающее изменение. И более того, мы стали красивее, чем раньше. Когда я был маленьким, все сельские жители оставались без зубов уже после 50. И почему, как вы думаете, мы занимались любовью одетые, в темноте? Мораль, пуританство? Смешно! Они были неприглядны, просто-напросто. Тело покрывали гнойники, шрамы, прыщи, все, что могло отбить желание. Фреза– принадлежность костюма знати – служила для того, чтобы скрыть гланды, которые распухали из-за сифилиса. Мальчик-с-пальчик красив, он может быть совсем голым и его подруга тоже. Когда делают фото, он говорит «чиз», тогда как старшее поколение шепчет «сыр», чтобы скрыть испорченные зубы.
Это разоблачительные истории. Их скрывали за скоромностью, религией и моралью. Теперь это не работает. Я думаю, что тот факт, что мы «выбраны», наше рождение выбрано по причине наличия контрацепции, очень важен для этого нового состояния тела. Мы рождались случайно и в боли, они – рождаются желанными и окруженными заботой и уходом. Это формирует других взрослых.
-Человек имеет перед собой длинную жизнь, это меняет восприятие существования….
Длинная жизнь перед и за ним. Самый образованный человек предыдущей эпохи имел за плечами 10 000 лет культуры и немного доисторической эпохи. Мальчик-с-пальчик имеет позади себя 15 миллиардов лет от большого взрыва до Homo sapiens, глобальная концепция теперь иная. Мы вступили в эру антропоцентризма, человек стал главным элементом влияния на климат и на грандиозные циклы природы. Знаете ли вы, что человечество сегодня производит столько отходов, сколько земля производит осадочных пород по естественным причинам эрозии? Головокружительно, не правда ли? Я удивлен, что современные философы так озабочены днем сегодняшним, политикой и не интересуются глобальным финалом. Это, однако, грандиозный вызов западному обществу – приспособиться к миру, который оно создало. Это отличный философский сюжет.
Марсель Гоше об интернет-образовании
Онлайн-обучение не означает смерть профессии учителя — утверждает Марсель Гоше. Доступ к разнообразным источникам знания лишь увеличивает необходимость в посреднике.
А что, если завтра мы больше не будем нуждаться в учителе? Что, если благодаря технологиям ученики смогут всё усваивать самостоятельно, а роль учителя ограничится ролью тьютера или репетитора?
В то время как MOOC, Массовые открытые онлайн-курсы (англ. Massive open online courses, MOOC), наводнили Францию, вопрос о способе образования стал дискуссионным. Эмануэль Давиденков, редактор журнала «L’Étudiant», в своей книге «Электронное цунами» объясняет, как оно может взбаламутить французскую школу, по его мнению, с серьезным опозданием. Философ Маресль Гоше, заканчивающий книгу «Обучать, учить», признает, что цифровые технологии перевернут образовательную систему. Но в противоположность распространенному мнению, он настаивает на том, что в будущем мы более чем когда-либо будем нуждаться в школе и в учителе.
Можно ли продолжать преподавать сегодня в школе так же, как раньше?
Разумеется, нет. Вопреки тому, что обычно говорят, школа — это институт, который имеет внутренний фактор изменения: учеников. Миф о школе как об укрытии общества, как о чем-то, функционирующем как храм или казарма, — чистая выдумка. Этого никогда не существовало. Учителя не грубо бесчувственные: они адаптируются к своим ученикам и к влияниям общества, которое те воплощают собой. Независимо от директив сверху, именно они являются теми, кто оказывается на передовой.
Каждый находит свой способ уловить культуру учеников, чтобы ее обогатить, повернуть в иное направление, опереться на нее, создав возможность приобретения знаний для другого. Не нужно забывать: основа обучения — это разговор. Весьма особенный разговор, так как он не бескорыстен: он должен вести куда-то. Вообще говоря, технические изменения таковы, что они влияют на социальное функционирование каждый день. Неизбежно то, что они затрагивают школу и существенно меняют ее.
Как же теперь учить?
Было бы самонадеянно и глупо претендовать на точное знание того, какими должны быть отношения учителя и ученика сегодня. Но мы можем сделать некоторые наблюдения. Самые ярые сторонники электронного образования особенно часто повторяют, что ученики сегодня находятся в ситуации , когда они могут оспаривать то, чему учит педагог. Они говорят: в этом случае пьедестал абсолютно разрушен, раз мы можем тут же проверить верность всего, что говорит учитель.
Вы согласны?
Я признаю, что это правда. Но я совершенно не вижу здесь оспаривания позиции учителя, якобы всесильного и всезнающего. Как раз наоборот. Я думаю, для хорошего учителя цифровые технологии являются отличным средством стимулировать способность к оппонированию и дух любознательности. Это подтолкнет к поиску, к новым исследованиям. Очень часто это также хорошая возможность исправить глупости или существенные ошибки в статьях Википедии.
Более того, это учит очень важной вещи, а именно: никто не знает. Нигде не существует «последней инстанции». Учитель имеет возможность объяснить, что существует несколько версий одного и того же и что знать что-либо означает столкнуться с неопределенностью, а не бездумно повторять услышанное. Такое образование кажется мне очень правильным.
И все-таки стало труднее?
Самое крупное изменение в том, что ученики становятся все более и более инициативными. Будучи в контакте с порой противоречащими друг другу источниками, они всё ставят под сомнение. Их вопросы становятся определяющими в поведении класса: «Я читал это, что вы на это скажете?» или «Это кажется вам нормальным?» Конечно, это все не просто уладить. Учитель должен теперь иметь дело с более интересной массой, но и более хаотичной. Искусство учителя становится трудным искусством отвечать на вопросы, которые не были предусмотрены, на вопросы, иногда касающиеся урока, а иногда и нет.
Учитель оказывается перед задачей создать порядок в беспорядке. Работа учителя — создание связности в том, что предстает лоскутным одеялом вопросов, которые могут вести очень далеко: от модных научных теорий до распространенных сплетен из соцсетей. Необходимо показать им необходимость ключей, чтобы сдерживать расходящееся во все стороны поле смыслов.
Вопреки всему тому, что говорят, учитель необходим всегда?
Более, чем когда-либо. Иллюзия беглого взгляда на ситуацию –возможность общего самообразования: никакой больше возни с этими людьми, которые хотят нас направить по заранее установленному пути ; учить что хочется , когда хочется и как хочется… Но это лишь видимость, соблазнительная видимость. В действительности все это лишь усиливает необходимость в посреднике. Контакт порой совсем юных с необъятным количеством источников информации усиливает необходимость наличия учителя, собеседника, который воспримет их вопросы всерьез, который будет в силах показать в своей области знаний дорогу, позволяющую им управиться со всей этой информацией. Достаточно быть родителем или иметь внуков, чтобы провести подобный эксперимент. Вы говорите своим детям, которые вас спрашивают о чем-то: «Пойди, поищи в интернете». Они могут порой и найти что-то, в случае, если вопрос был конкретным. Но если это был вопрос понимания чего-либо, они вернуться к вам разочарованные. С этой точки зрения интернет — угнетающий посредник, внутри которого мы быстро обнаруживаем ограниченность управления им. Не хватает логичных средств, ключевых знаний, которые позволили бы соединить блоки информации и сделать из них что-то, что вы бы поняли.
Смысл школы всегда шире, чем просто передача знания: это институт доверия, где мы можем получить ответы на вопросы практического порядка. С развитием интернет-обучения, это удел избранных, большинство не имеет этого шанса.
Вы не согласны с теми, кто утверждает, что благодаря интернету мы учимся исключительно самостоятельно?
Эра цифровых технологий создаст невиданно высокую планку школьных требований в нашем обществе. Все хотят достигнуть как можно большего в сфере своих интересов. Таков человек. В то же время мы ограничены. За теми знаниями, которые можно приобрести подобным образом, есть фундаментальные вещи: например, математика (для всего, что касается науки). И ее не выучишь играючи, сидя наедине с экраном.
Что вы думаете о «педагогике наоборот», инверсивной педагогике, так популярной сегодня, согласно которой ученик знакомится с уроком в интернете, а потом учитель объясняет ему то, что было непонятно?
Это идеальная картинка студента Стэнфорда. Он изучает урок программирования у себя, а потом приходит в класс, чтобы уточнить у профессора то, что не до конца освоил. Речь идет об весьма особенных случаях. Предполагается человек, владеющий всеми фундаментальными умениями и соглашающийся на правила игры. Он доверяет преподавателю, который заблаговременно передает ему урок с возможностями дополнения при помощи других ресурсов. И даже в таком случае нельзя недооценивать взаимодействие в преподавателем: эти «прояснения», отодвинутые на второй план процесса, являются определяющими в понимании вопроса. Когда вы спускаетесь до более младших классов, все становится сложнее. Вы не можете рассчитывать на то, что ученики будут обладать концентрацией и средствами для того, чтобы усвоить документы, которые предложит им учитель. В реальности мы не можем увильнуть от этого, необходимо ввести их в определенные рамки.
Ученики изменились в лучшую или худшую сторону?
Перед школой сегодня в первую очередь стоит проблема: внимание учеников. С одной стороны, они знают бесконечно больше, чем раньше. С другой стороны, что означает «знают» в их случае? Они видят массу разрозненной информации, они слышали о бозоне Хиггса, они обладают поразительной открытостью, они путешествуют, видят кучу разных вещей… Как и мы, они плавают в бассейне разнородной информации.
Школа незаменима?
Школа больше не создает иллюзий, она потеряла магию, которой обладала в обществе с преобладающим числом неграмотных. Но она необходима по другой, дополнительной, причине: в огромном резервуаре информации она является местом, где можно найти некий код, где все вопросы могут быть заданы и где вам дадут рамки для организации всего этого. Она выполняет уникальную функцию в нашем обществе.
Вы пишите, что школа не должна быть любой ценой в одной фазе с мутациями. Значит, она приговорена к отставанию?
Она должна уметь создавать отношения с окружающей реальностью и делать возможными эти отношения для учеников. Она не должна мельтешить перед лицом изменений. Она должна соблюдать осторожность, которая пристала институту, чья задача — сохранять связь с прошлым. Мы родились не вчера. Существует гигантский резервуар прошлого. Школа является мостом между новым, которое зарождается без остановки, и знаниями, опытом: дата смерти Александра Великого остается все той же.
Между прочим, школа является институтом равных. Она не должна фокусироваться на том, что происходит в инновационных сферах общества. Она должна следить, чтобы все ученики были примерно равны на основании общего соглашения. Нужно, чтобы родители понимали, что дети делают в школе и что каждый имеет настолько равные шансы, насколько возможно. Школа обладает естественной тяжеловесностью. Будучи по природе своей «арьергардом», она должна формировать людей «авангарда».
Цифровые знания – иллюзия?
Общество, где люди бы имели нечто вроде доступа к ангару знаний, — это притягательная, но нереалистичная и обманчивая мечта. Это иллюзия всесилия индивидуальности: мы бы были все «сэлф мэйд мэн» и «вумэн», и мы бы ничего не должны были другим…. Мы видим великую иллюзию нашего общества, которую техника сделала почти осязаемой. Однако чем больше информации, тем больше мы нуждаемся в том, чтоб ее освоить. Чем больше мы нуждаемся в том, чтобы ее освоить, тем важнее становится школа. Если нет, вы будете зомби с головой, набитой картинками.
Нужно ли, чтобы дети любили читать?
Представляем Вашему вниманию аналитическую статью известного французского педагога и ученого, почетного профессора l’IUFM de Toulouse Эвелин Шармо. Всю свою карьеру автор посвятила проблемам изучения и совершенствования устной и письменной речи, проблемам обучения чтению, культуре речи. Автор русского текста – педагог и переводчик Ксения Грядунова.
Обучить чтению – значит развить вкус к нему, как говорят обычно? Любовь к чтению, вкус к чтению, удовольствие от чтения – это формулы, которые так часто произносят, определяя цели работы над чтением, что есть соблазн ответить: «Естественно! Какой вопрос!» Цель всех педагогов в этой области — привить детям тот самый пресловутый вкус к чтению, без которого все остальное бессмысленно. Между тем, все не так очевидно, как может показаться.
Прежде всего, насколько это разумно: желание заставить любить что-то? Может ли любовь быть результатом ограничения, принуждения, пусть и разумного? Не знаем ли мы, что обязанность любить что-то или кого-то приводит к совершенно иному результату?
Мы должны однозначно признать, что в области чтения единственным предметом, который действительно ценят молодые, являются комиксы, – единственные тексты, которые мы не обязываем их любить. И правда, на вопрос о своем любимом занятии в свободное время, которое вы предпочитаете всем остальным, всегда во всех известных опросниках с первого по выпускной класс, естественно, нужно было отвечать: «чтение».
Если вы имели несчастье предпочесть футбол или вязание, на вас смотрели как на отсталого, достойного жалости, смешанной со скрытым упреком.
Однако мы все имеем право предпочесть чтению что-то другое, так как право не любить – это неотъемлемая часть свободы каждого. Идет ли речь о футболе, чечевице или чтении – каждый из нас обладает свободой любить или не любить, не рискуя при этом подвергнуться критике со стороны кого-либо. Мы можем надеяться на то, что дети будут любить читать или хотеть этого, но мы не имеем никакого права обязывать их любить. Никогда глагол «любить» не должен появляться в качестве заявленной цели, особенно педагогической.
Да, скажете вы, но чечевица может быть незаменима для сбалансированного питания. Если это так, принуждение ничем не поможет, а наоборот. Единственный эффективный путь: со всем уважением ко вкусам другого пытаться убедить его есть чечевицу вопреки его нелюбви к ней. Только ум позволит сделать это. Это называется «быть взрослым»; это называется также «быть мотивированным». Как мы знаем, мотивация – явление противоположное желанию, которое, в свою очередь, не может обеспечивать действие. Быть мотивированным – это свободно желать того, что мы не любим, так как мы понимаем, что это является условием успеха в чем-либо, в данном случае – в достижении хорошего здоровья.
Следовательно, проблема не в том, чтобы молодые любили читать, а в том, чтобы они читали, даже не любя это, и чтобы они это делали, исходя из понимания, что чтение – это оружие номер один в борьбе за свободу. Будет это им доставлять удовольствие или нет – это их дело, а не наше. В любом случае мы прекрасно знаем, что никакое занятие не может принести удовольствия, если мы не освоили его.
Ученики, владеющие чтением, – вот цель обучения, и именно в этом направлении мы, учителя, должны трудиться.
Можно возразить, вероятно, что цель «заставить любить читать» не раз достигалась: и действительно, достаточно много людей, которые любят читать. Однако этот результат, будучи таким, видимо, удовлетворительным, не заслуживает похвал: эти читающие читают только то, что любят. А это не благоразумно, так как в таком обществе, как наше, мы манипулируем текстами, которые не прочитали. Огромное количество документов были разработаны, чтобы не быть прочитанными: тяжеловесные, с непонятным языком, со шрифтом, обратно пропорциональным важности информации. Это всегда тексты, касающиеся нашей жизни, свободы, прав, и мы легко обнаруживаем, что «не чтение» этих документов оборачивается прибылью для их авторов: контракты, страховки и, конечно, тексты законов. Мы мечтаем о том, чтобы в такой демократии, как наша, никто не игнорировал закон, и одновременно видим, в какой мере тяжело его знать. Таким образом, мы обязаны признать, что нашей демократии еще нужно развиваться: страна, в которой только те, кто является профессионалом в этом деле, в состоянии читать законы, не может называться по-настоящему демократической.
Изменить эти тексты и осудить авторов? Конечно, нет! Те, кто создает их, имеют разумные причины так поступать, так как мы достаточно глупы, чтобы не читать то, что нам не нравится. Нужно иное: научиться (и как можно раньше!) читать их, особенно потому, что выглядят они столь непривлекательно.
А затем, более того, нужно прекратить рассказывать детям непонятно что. Например, прекратить утверждать, что нужно читать книги, которые мы любим: как можно знать, что мы полюбим их, если еще не прочитали? Мы не читаем то, что мы любим, — мы любим или не любим то, что прочитали. Сначала нужно прочитать!
И если вы утверждаете, что потеряли время, читая книгу, которая не нравится, то снова ошибаетесь, так как, в любом случае, вы узнали в процессе чтения множество вещей и главное — приобрели благодаря этому чтению право, доставляющее потрясающее удовольствие, удовольствие сказать о прочитанном «это плохо».
Другая ложь – провозглашать, что чтение всегда должно быть удовольствием. Посмотрите! Девять десятых текстов, законно навязываемых в школе, не предназначены, насколько я знаю, для удовольствия: постановка задачи, урок научного знания, географии, правила орфографии и т.д. Даже программные тексты по литературе в рамках заданий, которые предполагает школа (проанализировать, объяснить, запомнить) далеки от удовольствия… Это огромное противоречие между словами и реальностью недалеко от современных проблем школы вообще и коллежа в частности.
Действительно, мы забыли, что чтение имеет и другие функции, кроме той, что пробуждает наше воображение. Их как минимум пять: общаться с отсутствующим, узнавать, находить ответы на вопросы, которые мы поставили, формировать мнение и действие.
Эти пять функций требуют чтения совершенно иного типа, чем «чтение-удовольствие». Последнее является неким отдалением, первое – соединением. Я не несу никакой ответственности за те образы, которые создаю, читая роман или стихотворение, тем более, что эти образы могут изменяться со временем. Однако когда я читаю проблемный тезис или статью о событиях на Ближнем Востоке, мое воображение должно замолчать, я должна воссоздавать смысл доскональным и рациональным образом и оставить мою восприимчивость, мои мечтания и мои пристрастия за порогом. Именно это – чтение, ведущее к свободе.
Это те функции, которые позволяют мне выйти из очевидностей, анализировать окружающую действительность, видеть несправедливость и недостатки общества, частью которого я являюсь, сталкиваться с теориями и точками зрения, далекими от моих.
Некоторые, в том числе и я, доходят до мысли о том, что, если смешение этих форм чтения так неизбывно, то для того, чтобы чтение не приобрело всей своей силы протеста. Мы не обманываемся: чтение всегда воспринималось как субъективное знание, которые не следует отдавать всем в руки.
Не так давно во Франции умение читать признавалось достаточным основанием для увольнения слуги.
Многие разделяют мнение, что настоящая освобождающая роль чтения, вольно или невольно, была тщательно сдерживаема двумя факторами, от которых мы еще не освободились:
абсурдной манерой преподавать (традиционные методики преподавания, с точки зрения того, что такое чтение, предстают такими хитроумно глупыми, что это может быть только следствием умысла);
чрезмерным сосредоточением на чтении как удовольствии: чтение авторских вымыслов, чтение, которое пробуждает воображение; очевидно, что это важно, но, вместе с тем, это лучшее средство отвлечь умы от реальности, особенно социальной реальности, избегнуть признания неудобных фактов. Без знания вышесказанного учителя следуют по подобному же пути, поощряя чтение, которое позволяет герою захватить читателя, сделав его пленников реалистичной «иллюзии смысла», сделаем его по-настоящему умственно отчужденным. Любое размышление, любая оценка прочитанного со стороны, таким образом, уничтожаются. Разве мы хотим вырастить из детей взрослых послушных баранов или стоит взяться за это по-другому?
Действительно, не о любви к чтению надо говорить, а о въедливой, требовательной жажде, которая раскрывает то, что прячется под видимостью, делая это с любопытством, обратно пропорциональным привлекательности текста: «Он выглядит скучным, но важно то, что…».
Для этого с начальной школы необходимо работать над «необходимостью читать», а не над удовольствием, которое может принести это занятие. Нужно дать понять детям, что читать — это занятие прежде всего полезное и уже потом – приятное и что оно становится приятным с того момента, как мы осваиваем его в полной мере. Особенно нужно помочь детям открыть, что это – ключ ко всем знаниям и что этот ключ делает возможным настоящую свободу. Итак, действительно ли наша цель – сделать учеников свободными? Будущее покажет.
